Театральная история - [27]

Этот свой дар он просто придумал. Люди, которые его окружали – из жалости, которая бы его смертельно оскорбила, узнай он о ней, – подыгрывали горбуну: да, ты угадал! Это чудо! И король говорил: "Поглядите, он знает, с кем я хочу развязать войну!" И женщины, смущаясь, шептали: "Только никому не говори о моих тайнах". Горбун со своим иллюзорным талантом был счастлив. Так, как может быть счастливо навеки отъединенное от других существо, улыбающееся перед сном своему отражению в зеркале.

Режиссер сделал паузу. Никто из сидящих в зале не удивлялся этой, на первый взгляд, неуместной речи. Мы, его актеры, знали, что скоро поймем, зачем прослушали историю о горбуне давно минувших дней. Но один из нас, кажется, уже все понял.

Господин Ганель слушал режиссера и все плотнее вжимался в красное мягкое кресло.

– Но так долго не может продолжаться в жизни существа, которое никогда не встанет вровень с другими – с теми, кто его вроде бы и принимает, и привечает. Он влюбился, и безнадежная любовь открыла ему с непоправимой очевидностью, что он чужой всем и недостоин счастья. Странно, разве он не знал этого раньше? Он пошел к той, которую любил, сбивчиво и страстно ей открылся, но получил в ответ лишь поцелуй, полный сострадания.

Голос режиссера звучал в полной тишине – слышно было только шелестение бумаг Иосифа: он усердно писал. Неужели конспектирует? Виртуозное подхалимство!

А господин Ганель кусал тонкие губы. Его ноги сделали самостоятельное движение – это был порыв уйти. Но карлик остановил их усилием воли. Он не хотел возвращаться в Детский театр. Хотя в мыслях своих он уже обратился в бегство, сам стал бегством, желанием спрятаться, исчезнуть.

– Во дворце, как и положено, был пруд, красивый, ухоженный пруд. Горбун пришел туда на закате. Рядом не было ни души. Он лег на берег, потянулся к воде и несколько секунд смотрел на свое отражение. Он дотронулся до воды, и отражение помутилось. Горбуну показалось, что его образ кругами расходится по воде и исчезает у берегов. Тогда он оттолкнулся от берега башмачками с загнутыми носами и изящными бантами, погрузил голову под воду, и… его парик поплыл к центру пруда.

Режиссер сделал изящный, плавный жест рукой и, как всегда, чудесным образом преобразил пространство. Мы услышали шелест деревьев, увидели блеск фонарей в пруду и плывущий по воде парик.

– Горбун открыл глаза. Все вокруг было мутным, свет фонарей под водой изгибался темно-серыми, кривыми линиями. Его отражение исчезло навсегда. Он умер.

Режиссер вздохнул, вздохнули и несколько наших женщин – их тронула история любви и смерти горбуна. Но была и та, которая не вздыхала: Нинель Стравинская поднялась со своего места, бесшумно прошла между рядами и исчезла в проеме открытой двери. Хозяин отметил эту вольность, но не сказал ни слова.

Если бы здесь была Наташа, она бы сказала что-то вроде: "Режиссер его раскочегаривает. То есть – орудует кочергой в его душе". Как писал современный классик про одного из своих героев: "он был толст, но у него была душа". Почти то же самое можно было сказать про господина Ганеля – он был карликом, но у него была душа. Ее-то и хотел "провести через огонь" Хозяин, воздвигнув на месте пожарища гениальную роль монаха Лоренцо.

Все смотрели на господина Ганеля, который медленно вытирал медленные слезы.

– Я предлагаю нам всем перед началом репетиций бросить эту историю в костер нашего воображения, – каменным голосом продолжал режиссер. – Ведь только у Шекспира мы находим такую смесь высокого и низкого, дерьма и неба. А потому, работая над Шекспиром и думая о несчастном горбуне, мы должны задать себе ряд честных вопросов, не смущаясь их внешней неэлегантностью.

Тишина. Господин Ганель умоляюще смотрел на режиссера.

– Я думаю об утренней эрекции этого существа. Ведь каждый день начинался с нее. Каждый день его тридцатилетней жизни. Что значила она для несчастного? Подчеркивала ли всю безнадежность его одиночества? Или, напротив, как поднятое знамя, вселяла надежду: раз член еще встает вместе с солнцем, значит, новый день может принести счастье? Представьте себе его, достающего из шкафчика альбом с фривольными картинками, распахивающего камзольчик, и… Тут он дает волю своему воображению, и не только эротическому. В эти минуты он король, услаждающий королеву, он страстный, высокий и широкоплечий любовник всех красавиц королевского двора.

Мы должны научиться такому же абсолютному перевоплощению. Горбун должен послужить нам примером. Ведь если бы он не был во власти воображения, он бы никогда не решился на признание в любви. И столкнувшись с реальностью, не покончил бы с собой. Итак, о чем я? Я говорю о презрении к реальности. Я говорю об абсолютной, полной власти воображения. Чтобы мы, как герой одной великой пьесы, могли сказать: "Вдохновение выводит меня за пределы здравого смысла". Только там, за его пределами, начинается искусство. Потому я аплодирую горбуну, которого погубила мечта. Презрение к реальности. Обладать воображением и подчиняться вдохновению – риск. Даже больший риск, чем вы думаете. Но мы обязаны экспериментировать с нашими душами, иначе какие же мы артисты? Да, господин Ганель?