Театральная история - [127]

– Что такое норма? – спросил мстительный Александр Яковлевич, напоминая о недавнем разговоре в машине.

Саша кивнул: нет никакой нормы, все это фантазии. Александр Яковлевич приготовился слушать длительный сыновний монолог. «Не налить ли еще водки? – грустно подумал он. – Нет, пока хватит. И ему хватит».

– Вот да, Саша! – обратилась Ольга Викторовна к мужу. – Вот да! Сама просила тебя быть мягче, и сама не сдержалась! Я поверить не могу, что он даже в такой день об этом говорит!

Ольга Викторовна была готова напомнить Александру о его беде, лишь бы он не касался темы, которую она ненавидела. Да, в машине она призывала мужа не принимать всерьез нелепые обвинения. Но сейчас, глядя на торжественно прощающего их сына, она почувствовала себя оскорбленной.

– Когда же это закончится, Саша? – спросила она, и голос ее дрожал.

– Да прямо сейчас… Папа, я – твой самый проворный сперматозоид!

Александр Яковлевич поперхнулся водкой.

– А разве с этим поспоришь, пап? Другие-то погибли. А я уже тогда всех обошел. Думаешь, легко мне было добиться такого успеха внутри мамы?

– Я сейчас уйду. Это невозможный разговор. У тебя умер друг! – внезапно крикнула она.

Этот, как она называла «Сашин бред», мешал ей любить сына. Делал его чужим, далеким. И она стремилась хоть оскорблениями, хоть с помощью боли приблизить сына к себе.

– Оля, не надо кричать, мы свидетели чуда, – вдруг сказал Александр Яковлевич. – Он острит на эту тему.

– Э! Я же тут, рядом. Может, обсудите меня потом? Так вот! Думаете, легко мне было в роли зародыша? Легко было начать превращение из земноводного в млекопитающее? Развиваться без патологий? И меня, прошедшего такую эволюцию, – под нож? А, вы хотели раньше, до моей эволюции… Ну, а ежели православные правы? И я уже в момент ваших игрищ был наделен сотворенной Богом душой? Специально для меня сотворенной, дорогие мои. Для меня, а не для вас!

Александр замолк так же внезапно, как начал говорить.

– Это прекрасно, – медленно проговорил отец. – Наконец-то ты шутишь над этим. Идет освобождение. Мои аплодисменты.

– Господин психолог, вы профессиональны до непрофессионализма!

– Хорошо говоришь. Только непонятно.

– Надо иногда отпускать себя. Давать себе свободу от себя самого. А ты диагностируешь, как подорванный.

– Видишь, – обратился Александр Яковлевич к жене, – он уже учит меня жить. Он развивается прекрасно. Он не соврал. От земноводного к млекопитающему. От млекопитающего – к парню, который с изумительной легкостью оскорбляет отца. И смотри, Оля, он так вскользь со мной говорит, свысока. Хочешь, папаша, – прими мой совет. Не хочешь – дело твое. Значит, я метал бисер. Перед отцом.

И он обиделся окончательно. Тяжело задышал. Кончик носа у него покраснел. Саша посмотрел на отца, и подумал: «врач-убийца». И улыбнулся Александру Яковлевичу, который в гневе был не страшен, а смешон. А тот на внезапную улыбку обиделся еще глубже.

Ольга Викторовна, услышав про остроты, которых раньше, и правда, никогда не было, вдруг заметила перемену в сыне. Он страдает, очень страдает, но есть в его взгляде что-то новое. Покой? Сила? Только их тени? Но ведь есть? Быть может, Александр был прав: она любила победителей. А сейчас она чувствовала, что Саша с трудом, но одерживает победу. Над собой. А ведь он сын своего отца, которому совершенно не знакомо самопреодоление. «Теперь – мои аплодисменты», – подумала она, надеясь, что не ошиблась.

Александр Яковлевич страшно нервничал и злился, когда Саша заводил эту тему. Сын относился к ней со всем трагизмом, на который был способен. А способен он был на большой трагизм. Если бы в Сашином детстве, когда эта тема, как заноза, вошла в него, отец провел бы ее сквозь огонь юмора, многое в жизни Александра сложилось бы иначе. Но чувства юмора у Александра Яковлевича не было, а потому и огонь по болезненной теме открыть он не смог. И тема, как бы сказали коллеги из онкологического отделения, метастазировала. А сейчас, как бы сказали коллеги из хирургического отделения, его сын проводил сложнейшую операцию. Это было самооперирование.

«Почему он вдруг так легко об этом говорит? Время пришло? Повзрослел? – Александр Яковлевич смотрел на сына, уши и щеки которого окончательно покраснели от водки, скорби и мучительной борьбы с прошлым. – Видимо, теперь у него есть трагедии посильнее. Не в великодушии же дело. И не во внезапной любви. Меня-то он всегда любил так… слегка… Когда любовь было некуда девать…»

– Я вас люблю, – сказал Александр.

Нет, не прошли для него даром месяцы общения с господином Ганелем!

Саша поднял рюмку. Выпил залпом.

Ольга Викторовна и Александр Яковлевич посмотрели на сына с легким подозрением. Постепенно оно рассеивалось в тишине. Чем бы ни были вызваны эти слова – благодарностью, что родители нарушили его одиночество, чувством вины, алкоголем, тоской перед завтрашним погребением, они выражали то, что в данную минуту чувствовал их сын. В их семье так говорить было не принято. И все, включая Сашу, – почувствовали себя неловко.

– Так и мы тебя любим, – сказала Ольга Викторовна и почувствовала, что ирония, прозвучавшая в ее ответе, совершенно неуместна. Но что делать? Не повторять же снова? Но и ирония растворилась в тишине.