Театр тьмы - [88]
– Человека, которого уничтожили препараты и шоковая терапия, видно издалека, – говорил отец. – Потому что, когда такой человек говорит, его мимика отличается от мимики тех, кто болен сам по себе, по естественным причинам, по воле природы. Эндрю испортили. Он – подопытный кролик в руках алчных и страшных людей.
Кевин замолчал. Рассказ давался ему с трудом. Даже испарина покрыла лоб – до того парню было не по себе рассказывать историю человека, над которым так издевались. Я сама сидела перед ним, онемев от ужаса. Даже вопросы задавать не хотелось, не то чтобы комментировать несостыковки в рассказе санитара. Я еще многого не понимала, но приказала себе молчать. Все тот же внутренний голос подсказывал – совсем скоро Кевин соберется с мыслями и наконец перейдет к жизни Эндрю, которую он вел до больничной тюрьмы.
– После того вечера отец стал задерживаться на работе каждый день. Когда в стенах больницы оставались только дежурные медсестры и санитары, а за территорию выходил главврач и, садясь в новый дорогой автомобиль, уезжал к семье, отец шел в палату к Эндрю и по два часа выслушивал рассказы о любви. Да, Сара, не удивляйся. Эндрю часто говорил о любви. Любви к театру и Марине. Вскоре отец понял, что актеру осталось не так много времени – речь пациента становилась бессвязной, были подозрения, что у Эндрю пострадал гиппокамп – часть лимбической системы мозга, отвечающий за память. Тогда отец принес ему тетрадь и сказал записать свою историю. Все, что тот ему рассказал, и все, что не успел.
– Тетрадь я буду приносить вечером и забирать утром, чтобы никто ее не нашел, – сказал отец Эндрю. – Обещай быть осторожным.
– Я до сих пор не знаю, зачем отец попросил актера законспектировать свою жизнь, но тот взялся за дело с завидным оптимизмом. Первые недели слова лились из него рекой – я лично читал рукописи. Почерк был кривым, буквы скакали по строчкам, предложения обрывались. Актер торопился.
– У вас осталась эта тетрадь? – с надеждой спросила я.
– Нет, – Кевин посмотрел на меня с отчаянием. – Она пропала. После смерти Эндрю. Хотя все это время лежала в ящике моего письменного стола. Дома. Понимаешь, Сара, к чему я? Она была в квартире, куда зайти могу только я.
Руки Кевина затряслись, и он убрал их со стола.
– Отец отдал ее тебе?
– Да, кажется, за неделю до своей смерти. Это было на моем последнем курсе университета, примерно семь лет назад. Он попросил беречь тетрадь и ни при каких обстоятельствах не таскать ее в психиатрическую больницу. Ах да, забыл сказать – перед смертью отец взял с меня слово, что я продолжу его дело. Но не по спасению души Эндрю – его уже было не спасти. Я должен был всего лишь присматривать за ним, ухаживать.
– Ты ведь читал записи? – не унималась я. – Не сможешь пересказать их?
– Читал, – коротко ответил Кевин. – Читал, пытаясь поверить в тот бред, который был в ней написан корявым почерком Эндрю.
– И?
– И не до конца уверен, что эта рукопись – чистая правда. В тетради Эндрю писал, что легендарным театром «GRIM» руководит Зло, которое раньше было человеком – грабителем почтового поезда 1963 года. Актер называл его духом, пришедшим к нам из самых глубин ада, – Кевин говорил медленно, явно вспоминая формулировки актера. – Еще писал про проклятия, дьявольский огонь, который царит в театре, и про юношей-приспешников. Как я понял, юноши-приспешники – это актеры. Эндрю и сам называл себя приспешником. Кое-где даже писал, что это он убил Марину. Дословно не вспомню, но в тетради говорилось: «Я лично познакомил ее с Ним. Я и только я виноват в смерти Марины». Но на работе я ни разу не говорил с Эндрю о прошлом. Я не позволял себе упоминать театр, спектакли и все, что было связано с актерским искусством. Наверное, боялся. Боялся того, во что не верил…
«Но люди боятся только того, во что верят», – тут же подумала я и с еще бóльшим любопытством посмотрела на Кевина.
– А ты так и не сказал Эндрю, что ты сын того самого доктора? Доктора, который верил ему.
– Не сказал – он сам узнал, – губ Кевина коснулась легкая улыбка, какая возникает только у людей, внезапно оказавшихся в плену ностальгии. – На одном из осмотров он долго смотрел на меня, пока я записывал его состояние в больничную карту. Смотрел, смотрел, смотрел, а потом раз и говорит: «Вы как две капли воды». Мне не нужно было спрашивать: «С кем как две капли воды?» Ответ я знал, кажется, с самого рождения. Нам с отцом все говорили, что мы сильно похожи.
Кевин замолчал. Улыбка исчезла с его лица, заменяя собой грусть. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять – санитар боготворил отца. Наверное, поэтому он начал рассказ об Эндрю с человека, который дал актеру утраченный голос.
– Еще я думал, что Эндрю забыл о той тетради. Но он помнил. Несмотря на пройденные годы, проблемы с гиппокампом, сотни уколов, он помнил о том, что когда-то складывал из слов предложения, чтобы не потерять истинное лицо. Эндрю помнил и ждал подходящего момента, чтобы спросить меня о ней. Это произошло в день твоего визита, Сара. Как только мы вышли за дверь комнаты для свиданий, Эндрю спросил, у меня ли тетрадь с его «мемуарами». Мемуары – слишком сильное слово для этой писанины, но я ответил утвердительно. В тот момент исписанные бумаги все еще хранились дома.
