Театр теней. Новые рассказы в честь Рэя Брэдбери - [6]

Мне все это снится.

Если он существовал, значит, я его потерял. Потерял его имя. Утратил названия его книг, одно за другим. Утратил его истории.

Я боюсь, что схожу с ума, потому что это не может быть просто старость.

И уж коль я не справился с этим единственным поручением, Господи, дай мне сделать хотя бы это — и тогда, может быть, ты вернешь эти истории миру.

Потому что, если это сработает, его будут помнить. Все будут помнить о нем. Его имя вновь станет синонимом маленьких городков Америки на Хеллоуин, когда листья мечутся по ковру, словно испуганные пичужки, или синонимом Марса, или любви. А мое имя забудут.

Я готов заплатить эту цену, если пустое место на книжной полке у меня в голове снова заполнится прежде, чем я уйду.

Дорогой Бог, слушай мою молитву.

А Б В Г Д Е…

О рассказе «Человек, который забыл Рэя Брэдбери»

Я хотел написать о Рэе Брэдбери. Хотел написать о нем так, как он сам написал о По в «Эшере II» — и сделал это так, что меня привлекло к По.

Я собирался прочесть что-нибудь из своего на одном вечернем мероприятии в рамках эдинбургского фестиваля искусств «Фриндж». Мы с моей женой Амандой проводили полуночное шоу с песнями и литературными чтениями. Я дал себе обещание, что успею закончить рассказ, чтобы прочитать его четырем десяткам человек, сидящим на диванчиках и на подушках на полу в крошечном, очень красивом зале, где обычно проходят камерные спектакли театра Belt Up Theatre Company.

Хорошо, если мне предстоит читать вслух, это будет монолог.

Идею рассказа мне подсказал случай. Я забыл имя своего старого друга. Он умер десять лет назад. Я хотел вспомнить, как его звали, и не смог. Все остальное о нем я помнил: с какими изданиями он сотрудничал, какой он любил сорт виски. Я мог бы пересказать слово в слово все наши беседы, рассказать вам, о чем мы говорили. Я помню названия книг, которые он написал.

Но его имя забылось. И это меня напугало. Я ждал, когда оно вернется, я пообещал, что не буду смотреть его в Google, а просто дождусь, когда вспомню сам. Но не вспомнил. Казалось, в ткани Вселенной образовалась дыра размером с моего друга. Возвращаясь домой поздно ночью, я пытался вспомнить, как его звали, мысленно перебирал имена в алфавитном порядке. Алекс? Нет. Боб? Нет. Крис? Чарльз? Нет, нет, нет…

И я подумал: а если бы это был известный писатель? А если бы это были все его книги? А что, если бы все остальные тоже о нем позабыли?

Я написал этот рассказ от руки. Закончил за пять минут до того, как нужно было собираться и мчаться в театр. Я был весь на нервах — я никогда не читал свои вещи на публике прямо «из-под пера».

Под конец чтения я проговорил весь алфавит.

Потом отпечатал рассказ и отправил Рэю на его девяносто первый день рождения.

Я был на праздновании его семидесятилетия в лондонском Музее естествознания.

Это было незабываемо, как и все, связанное с ним самим и его творчеством.

Нил Гейман

Голова [5] (Маргарет Этвуд)

— Все, что есть в списке. Полный фарш, — говорит Квентин.

— Дороговато выйдет. Вы уверены? — спрашивает доктор Дервент.

— Дэйв, я, блин, владею этой гребаной конторой.

За годы работы у Квентина выработалась привычка материться через слово. Он где-то читал, что с возрастом у человека ослабевают структуры мозга, ответственные за торможение. Отсюда и вредные старикашки, которые ковыляют по коридорам в больничных пижамах, мочатся под себя и орут на медсестер. Только не я.

— Так, говорите, полный фарш? — повторяет доктор Дервент, нацепив елейную лизоблюдскую улыбочку.

Нервный он какой-то. Надеюсь, он не сидит на игле, а то мало ли, дрогнут эти золотые пальчики…

— Говорю же тебе, — раздраженно ворчит Квентин. — Мы прошлись по пунктам. Я сказал все как есть.

— Думаю, вы ознакомились с контрактом, — осведомляется доктор Дервент с улыбкой полудохлого тритона.

— Сьюзи его прочла, — отвечает Квентин. — Я плачу ей, чтобы читала дерьмо вроде этого. Да в любом случае я же этот клятый контракт сам и составлял, ты забыл? Подпись я уже поставил.

Он платит Сьюзи и за кое-что еще. Она открыла совершенно новые измерения в понятии «личный ассистент», но доктору Дейву об этом знать необязательно. Квентин с трудом удерживается, чтобы не добавить: «Тупой ты говнюк». Он же видел, как этот похотливый кровопийца мацал своей лапой ее продажный, корыстный, бесстыжий зад. И, что еще хуже, она отвечала: влажные губы, вдох, от которого вздымаются груди, по-кошачьи выгнутая спина — уж он-то эту раскадровку знал досконально. Ей только не хватало футболки с надписью «ТЕЧКА». Хотя… для Квентина она, скорее всего, устраивала спектакль.

Они думают, что они гребаные невидимки, но я-то все вижу, я бы не забрался в жизни так высоко, не умей я разувать зенки. Ничего, Сьюзи у меня тоже попляшет, когда я вернусь. С моими двадцатью сантиметрами бронебойного стояка, без всяких таблеток и уколов. Она не будет знать, кричать ей «Остановись!» или «Еще!», — ей придет конец во всех смыслах этого слова, а потом я ее вышвырну. Дрожащую, умоляющую, ошарашенную, христорадствующую и жалкую. Голую на улицу. Это будет великолепное зрелище. Никаких больше жалостливых взглядов, никаких притворных оргазмов ни от нее, ни от ее преемниц. Десятков, сотен преемниц. Хвала Господу, сказала бы его мать, старая лицемерная садистка. Сам Квентин никого особо не восхвалял.