Театр теней. Новые рассказы в честь Рэя Брэдбери - [120]

Он опять попыталась грести. Она гребла и гребла — чуть не плача, — но так и не сдвинулась с места.

Она бросила весла, выбившись из сил. Пространство наполнилось звуками ее тяжелого дыхания. Она заливалась слезами. Она рыдала. Но потом вновь успокоилась. Стук больше не повторялся. Все было тихо. Десять минут, двадцать. Ей опять удалось обмануть себя и поверить, что стук ей просто почудился.

Но, как и прежде, когда она уже почти сумела взять себя в руки, стук раздался снова. На этот раз он был громким, как грохот барабана. Бум, бум, бум! Каждый удар сотрясал днище лодки.

И вот тогда Фрэнсис приняла не самое лучшее решение. Она решила опустить весло в черную воду и попытаться нащупать, нет ли там мели или даже какого-нибудь существа, которого можно коснуться. Но, как только весло попало в воду, Фрэнсис почувствовала сильный безмолвный рывок. Весло вырвали у нее из рук и утащили под воду.

Фрэнсис закричала. Отпрянула от борта. Теперь никаких вариантов не оставалось — только сидеть, надеяться на лучшее и ждать. Ждать утра. Ждать, пока не случится то, что должно случиться.

Стук продолжался всю ночь. Иногда он был резким и громким: бум, бум, бум! Иногда — чуть потише: тук-тук-тук. Временами — почти мелодичным: тук-тук-ту-ук.

Она коротала время, записывая в дневнике все, что происходило. Каждый звук, каждый удар. Только поэтому мы знаем о том, что случилось в ту ночь. Сама Фрэнсис уже никому ничего не смогла рассказать. С тех пор ее больше не видели.

Лодку нашли на берегу на следующий день. В лодке не было ничего, только дневник. Лихорадочные записи — почерком Фрэнсис. Все, кроме последней страницы. Когда дневник только нашли, эта страница была еще влажной, и на ней было всего три слова, явно написанные в спешке, пальцем, испачканным в иле, может быть, в оправдание. Там было написано: «Я постучал первым».

О рассказе «Кто стучит?»

Впервые я познакомился с Рэем Брэдбери в начальной школе, когда мы читали «И грянул гром». Это было мощное переживание, особенно когда я узнал что Брэдбери вырос в Уокигане, буквально в двух-трех городах от моей малой родины. И потом, каждый раз, когда нам задавали читать тот или иной рассказ Брэдбери, меня неизменно сражало его безграничное воображение. Честно признаюсь, я много лет не читал Брэдбери, но пару лет назад мне попалось старое издание сборника под редакцией Альфреда Хичкока «Истории не для нервных». И в этом сборнике был рассказ Брэдбери о путешествиях во времени, преступлении, свадьбе, кино, и все это происходило в 1930-х годах в Мексике — немалый набор для рассказа на десять страниц. Но Брэдбери справился просто блестяще, и во мне с новой силой вспыхнуло уважение к его работе, к его таланту, к его умению ошеломлять и удивлять.

Дэйв Эггерс

Резервация 2020 [28] (Байо Оджикуту)

Каждый день Джозеф спускается по лестнице и идет по дорожке вдоль своего жилого блока. Он скармливает монеты красной машине в конце коридора, покупая банку кока-колы, чтобы продолжать верить в существование старой Америки где-то рядом. И неважно, что там скандируют эти оболтусы и чего он не видит по дороге к этому символу торговой демократии. На горном ветру не развеваются флаги, нет ни каменных тотемов в честь основателей и поселенцев, ни воодушевленной толпы, плетущейся по мощенной золотом дороге, — но «Кока-Кола» оставалась Главным Бутилировщиком Империи, который не сгинул в пропасти. Джозеф медленно смакует нектар, наслаждается тем, как пузырьки щиплют губы и глотку, ощущает укол в том, что осталось у него от почек, — и он знает. Этот укол, по словам отцов, основавших это Поселение, был волшебным эликсиром сокровищ, освобожденных из земли руками, купающимися в драгоценностях, самоубийством, что осталось послевкусием грабежа, замаскированным карамелью, сахаром и дурью листьев коки. Это душа, которую можно цедить сквозь зубы за пару монет; эта душа впитала в себя все, что нужно от окружающего мира, благослови ее Господь.

Теперь, когда у него отняли эту возможность, а администратор комплекса заменил машины с колой на новые автоматы с безликими, никому не известными напитками — или, может, синим «Ройял краун» (эта марка еще жива? Может, в Старом Свете?), — требуя за них ту же цену, теперь он прислушается к бунтующим юнцам, что перекрывают улицы в час пик. И согласится с тем, что самое лучшее из того, что дает свободная жизнь, им недоступно.

— Шеви еще не поймали?

Не было никакого смысла притворяться, что не расслышал.

— Не знаю.

— А от него самого новостей нет?

Джозеф опустил руку с баночкой коки и уставился на стоявшую перед ним ходячую андрогинность с кожей персикового цвета. Волосы рассыпаны по плечам, в обоих ушах — по серьге, в носу — кольцо, а на один из верхних зубов надета грязная серебряная фикса. Белесые глаза подведены тушью. Под мышкой парень держал скейтборд в малиново-розовую клетку. Разве не для того, чтобы искоренить или хотя бы избежать таких вот человеческих недоразумений, было основано это Поселение? Джозеф снова прильнул к банке.

— Не, ну правда! — взмолился подросток. — Мне можно доверять. Я не из этих.

— Мммм. «Этих». Ну конечно, — передразнивает его Джозеф и идет дальше.