Театр Шаббата - [11]

Теперь он обнимал ее, сжимая руками ее пышные ягодицы, обтянутые джинсами. Тебе нравится, когда я поворачиваюсь спиной и ты можешь смотреть на мой зад. Это всем мужчинам нравится. Но только ты можешь вставить мне туда, только ты, Микки, трахаешь меня в зад! Неправда, но подумать об этом приятно.

— Итак, я откажусь от всех других женщин. А ты за это, — сказал он ей, — а ты за это обязуешься сосать у твоего мужа дважды в неделю.

— А-а-х!

— То-то и оно, что а-а-ах! Еще бы не а-а-ах! Уже увиливаешь: «Ах, этого я не смогу!» Ты спрашиваешь, не придумаю ли я что-нибудь более гуманное? Нет.

Она разрыдалась, вырвалась от него:

— Прошу тебя, говори серьезно! Это серьезно!

— Я очень серьезен. Что же в этом такого ужасного? Вот, казалось бы, просто моногамия, а как бесчеловечно, да? А ты притворяйся, что это кто-нибудь другой. Так поступают все порядочные женщины. Представляй себе, что это электрик. Или тот богач с кредитной картой… Ничего, Матижа кончит через пару секунд. Ты получишь все, что хотела, да еще и приятно удивишь мужа, а займет это у тебя всего лишь четыре секунды в неделю. А подумай, как это возбудит меня! Это же самый утонченный разврат, каким ты когда-либо занималась. Сосать у мужа, чтобы доставить удовольствие любовнику. Разве ты не хотела почувствовать себя настоящей шлюхой? Вот тебе прекрасная возможность.

— Прекрати! — закричала она, зажимая ему рот руками. — У меня рак, Микки! Прекрати! Эти боли — из-за рака! Я не верю! Не верю! Я могу умереть!

И тут случилась очень странная вещь. Во второй раз появился вертолет, пролетел над лесом, описал круг и завис прямо над ними. На сей раз это точно была его мать.

— О господи, — прошептала Дренка, обхватила его руками и прижалась к нему так крепко, так навалилась на него всем телом, что у него чуть ноги не подкосились — а может, они и не оттого подкосились.

Мама, подумал он, этого не может быть. Сначала Морти, потом ты, потом Никки, теперь Дренка. Нет на свете ничего, что не обмануло бы.

— О, как я хотела, — рыдала Дренка, пока над ними ревел вертолетный двигатель, делая невыносимым их чудовищное одиночество, обрушиваясь на них стеной шума, погребая под собой их шаткую постройку из плоти и крови, — как я хотела, чтобы ты сказал это, не зная, в чем причина, чтобы ты сам это сказал! — И она издала вопль, из тех, что в последнем акте подтверждают подлинность классической трагедии. — Я могу умереть! Если они не смогут остановить это, дорогой, я умру через год!

К счастью, она умерла через шесть месяцев от легочной эмболии, прежде чем всеядный рак, который уже перекинулся с яичников на другие органы и заполонил весь организм, начал терзать ее так жестоко, что этого не смогла бы терпеть даже она, с ее несгибаемой волей.

…

Не в силах уснуть, Шаббат лежал рядом с Розеанной и терзался огромным, мучительным переживанием, которого никогда прежде не испытывал. Теперь он ревновал ко всем мужчинам, рассказы о которых ему когда-то так нравилось слушать.

Он думал обо всех этих мужчинах, с которыми она знакомилась в лифтах, в аэропорту, на стоянках, в супермаркетах, на конференциях по ведению гостиничного бизнеса и организации правильного питания; о мужчинах, которых ей непременно нужно было заполучить, потому что ее привлекла их внешность; о мужчинах, с которыми она спала лишь однажды, и о тех, с кем у нее сложились более длительные отношения; о мужчинах, которые спустя пять или шесть лет после того, как были с ней в последний раз в постели, вдруг неожиданно звонили в гостиницу, льстили ей, превозносили ее до небес, не гнушаясь иногда и непристойностями, старались дать ей понять, что они не встречали в своей жизни более раскрепощенной женщины. Он вспоминал, как она объясняла ему, — он сам просил ее об этом, — как она выбирает из всех мужчин в комнате своего мужчину, а теперь он чувствовал себя самым глупым из обманутых мужей, которому открылась правда о неверности жены, простаком вроде Шарля Бовари. А какое дьявольское удовольствие доставляли ему раньше эти рассказы, какое счастье! Когда она была жива, ничто его так не развлекало и не возбуждало, как ее подробные отчеты о второй своей жизни. Вернее, о третьей — вторая у нее была с ним. «Я это физически чувствую. Дело не только во внешности, тут что-то на химическом уровне, я бы даже сказала, на энергетическом.

Это энергетика… я ее мгновенно чувствую, у меня сразу твердеют соски. И там, внизу, чувствую, и во всем теле. Мужчина должен быть большой и сильный. Еще важно, как он ходит, как сидит, как держится, аппетитный ли он. Эти ребята с тонкими сухими губами, они меня просто гасят, или книжные мальчики — знаешь, от которых пахнет карандашным грифелем. Я смотрю мужчине на руки — сильные ли, выразительные ли у него руки. Потом представляю, какой у него член. Не знаю, может, это смешно звучит, но я провожу что-то вроде исследования. Еще важно, как они двигаются, достаточно ли уверены в себе. Не то чтобы мне нравились элегантные — в элегантности вообще-то есть что-то животное. Это вопрос интуиции. Я что-то такое про них знаю, и всегда знала… В какой-то момент я говорю себе: „Всё, с этим я пойду“. Ну конечно, тогда уже надо дать ему понять, что путь открыт. И я пристально смотрю на него, заигрываю с ним. Вдруг рассмеюсь, или покажу ноги, или как-нибудь еще подам сигнал, что все в порядке. Иногда делаю смелый шаг, например, говорю ему: „Я бы не возражала встретиться с вами“. Ага, так и говорю! — она сама смеялась своей смелости, — с меня станется что-нибудь такое выдать! Тот, в Аспене, — я сразу почувствовала, что он не прочь. Но ему было за пятьдесят, а никогда не знаешь, хорошо ли у них стоит. С теми, кто помоложе, проще. А тут никогда не знаешь. Но от него исходила такая энергия, я поймала эту вибрацию и завелась. И тогда, ну знаешь, как это бывает, придвигаешься поближе, и вот уже вокруг вас образуется особая аура, из которой исключаются все остальные. Ему-то я просто открыто дала понять, что все хорошо, что я тоже хочу».