Театр - [102]

Легенд об оживающей статуе сохранилось много с античных времен; о них упоминают Аристотель и Плутарх. Известен средневековый рассказ о рыцаре, надевшем обручальное кольцо на палец Венеры (поздней — Мадонны), использованный Мериме, как сюжет его «Илльской Венеры»; статуя сгибает палец и позднее является к хозяину кольца, уже женившемуся, требуя исполнить обещание. Фаринелли приводит легенду о рыцаре, влюбившемся в надмогильную статую молящейся женщины и оскорбившем статую ее мужа, когда он хочет поцеловать жену, муж награждает его пощечиной.

Но здесь зато, как и во всех легендах этого типа, отсутствует приглашение статуей своего обидчика. Недостающим звеном, объединяющим сюжет «Озорника» и мести статуи, им оскорбленной, является народный романс, записанный Менендесом Пидалем в 1905 г. в провинции Леон. Рыцарь по дороге в церковь дергает за бороду статую, приглашая ее на ужин; вечером статуя является и приглашает его к себе, он в страхе едет исповедываться в монастырь Сан-Франциско (упоминаемый в «Севильском озорнике»), и за ужином у статуи последняя читает ему нравоучение, не советуя повторять подобные выходки. Этот романс о «Каменном госте» (это второе заглавие «Севильского озорника» упоминается в одном из вариантов того же романса) кажется Менендесу Пидалю более древней и оригинальной темой, в дальнейшем развившейся в романс о черепе, представляющий теперь особую и законченную традиционную линию. Романс о Каменном госте являет столько общих с комедией Тирсо моментов, что рождается мысль, не пересказ ли это «Севильского озорника». Однако сравнение его с другим романсом, сложившимся действительно на основе комедии Тирсо и носящим его двойное заглавие, показывает, что все характерные детали — имя дона Хуана, его бесстрашие и вся развязка с ужасным мщением статуи отсутствуют в первом романсе и присутствуют во втором.

Итак, наличие традиционных источников, откуда Тирсо мог заимствовать основные элементы своей комедии, очевидно. «Подлинным непосредственным источником „Севильского озорника“, — говорит в заключение своей статьи о происхождении „Каменного гостя“ Менендес Пидаль, — могла быть легенда, относящаяся к Севилье, в которой уже определились имена дона Хуана Тенорьо и комендадора дона Гонсало де Ульоа. Вполне возможно, что следы этой легенды при тщательном изучении будут обнаружены в андалусском фольклоре или каком-нибудь забытом архиве. Но Тирсо мог также воспользоваться и неустойчивой устной традиционной темой, представленной хотя бы кастильским романсом или сходным рассказом, который поэт обогатил конкретными обстоятельствами места и времени, как он это сделал в „Осужденном за недостаток веры“. К этому традиционному ядру принадлежат прежде всего финальные сцены „Каменного гостя“, но Тирсо значительно расширил легенду (как в том же случае с „Осужденным“), введя в нее ряд эпизодов, создающих законченный тип Обольстителя женщин; если этот тип намечался уже в легендах, то лишь в зачаточной форме, как это видно на примере известных нам вариантов народного романса».

Это же заключение авторитетнейшего испанского ученого устанавливает отсутствие пока каких бы то ни было данных, позволяющих, как это делали многие ученые XIX века (Арвед Барин, Кох, Зейдлер, Мануэль де ля Ревилья), считать дона Хуана де Тенорьо историческим лицом или хотя бы фигурирующим в определенной легенде или хронике, относящейся к Севилье. Виардо писал в 1835 г., что в Севилье существует до сих пор род Тенорьо, убийство доном Хуаном комендадора де Ульоа — достоверный факт, и что монахи севильского монастыря Сан-Франсиско показывают часовню и склеп рода Ульоа, разрушенные пожаром в начале XVIII века. Он утверждает дальше, что монахи, желая положить конец бесчинствам дон Хуана, заманили его в западню и убили, а после распространили слух, что оскорбленная им статуя увела его в преисподнюю. Последняя легенда, по его словам, занесена в севильские хроники, и Тирсо воспользовался ею.

Упомянутые выше ученые приняли на веру эти безапелляционные утверждения и приводят даже точные справки о доне Хуане Тенорьо: он жил в XIV веке и был современником короля Педро Жестокого.

Фаринелли установил, что в севильских хрониках нет и следа подобной легенды. Существование часовни — также миф. В финале «Севильского озорника» король объявляет, что тело комендадора будет перенесено в монастырь Сан-Франсиско в Мадриде. Тирсо, следовательно, не была известна часовня в Севилье. Историки Севильи не делают ни намека на смерть и похороны комендадора де Ульоа. Предположение, что Тирсо положил в основу своей комедии действительное событие, объясняется тем, что это с давних пор устойчивая традиция испанского театра. Еще современники думали, что Тирсо описывает исторический факт, и это мнение могло дойти до наших дней, превратившись, в свою очередь, в недоступную для проверки легенду.

Верно здесь лишь одно: галисийский род Тенорьо существует и насчитывает ряд сохранившихся в истории имен. Но анализ родословной этой семьи не дает повода указать среди ее представителей на прототип дона Жуана. Вполне возможно лишь то, что Тирсо воспользовался лишь именем дона Хуана Тенорьо, близкого к Педру Жестокому, который был известен своим распутством и безжалостностью, перенеся черты короля на придворного. Дальнейшие домыслы тем более бесцельны, что Тирсо вообще не стесняется историческими деталями и, условно отнеся действие «Севильского озорника» к определенной эпохе, описывает современные ему нравы. Род Ульоа также существует. В хронике царствования Педро Жестокого Лопес де Айала говорит о Лопе Санчесе де Ульоа, старшем комендадоре Кастилии, и Гонсало Санчесе де Ульоа, имена которых Тирсо мог легко перепутать и слить в одно имя комендадора Гонсало де Ульоа. Таким образом вопрос о происхождении «Севильского озорника», целиком оставаясь открытым, разрешается в той плоскости, что Тирсо, использовав и соединив в одно целое две легендарных струи, отнес действие своей пьесы к эпохе Альфонса XI, совершенно не заботясь об исторической точности.