Театр - [29]

Ну! Младенец-то тяжелый. Ты что, хочешь плавать во всей этой жиже? Давай-ка, помоги мне. (Приподнимает его, снимает с него тунику и вытирает.)

Эдип (все еще в дремоте). Да, мамочка, дорогая…

Иокаста (передразнивает). Да, мамочка дорогая… Что за ребенок! Теперь он думает, что я его мама.

Эдип (проснувшись). О! Прости, Иокаста, любимая, я сам не знаю, что говорю. Ты видишь, я и сплю, и не сплю, все перепуталось. Я был за тысячи лиг отсюда, у матери. Она всегда думает, что мне или слишком холодно или слишком жарко. Ты не рассердилась?

Иокаста. Глупенький! Не думай ни о чем, поспи. Все время извиняется, прошения просит. Воспитанный молодой человек, право слово! Баловала его добрая мамочка, слишком добрая, а он уехал, вот и все. Но мне-то нечего на это жаловаться, я теперь и мамочку его влюбленную люблю, маму, что его качала, охраняла, воспитала, для меня, для нас обоих.

Эдип. Ты такая добрая.

Иокаста. Поговорим об этом. Вот сандалии твои. Подними левую ногу. (Разувает его.) И правую. (Та же игра. Внезапно издает страшный крик.)

Эдип. Ты поранилась?

Иокаста. Нет… нет… (Отшатывается, смотрит на ступни Эдипа, будто безумная.)

Эдип. А, мои шрамы… Не думал, что они такие страшные. Ты испугалась, милая моя?

Иокаста. Эти… дыры… Откуда они? Такое бывает, когда очень серьезно поранишься…

Эдип. Кажется, на охоте. В лесу: меня туда кормилица принесла. И тут из чаши выскочил кабан, и прямо не нее. Она потеряла голову, выронила меня. Я упал, какой-то дровосек убил зверя, а тот уже терзал меня клыками… Правда! Надо же, как побледнела. Малыш, малыш, я должен был тебя предупредить! Я уже привык, забыл какие эти дыры страшные. Не знал, что ты такая нежная…

Иокаста. Ничего…

Эдип. Мы устали, мы дремлем, и потому мы в непонятном ужасе…. Я только что увидел страшный сон…

Иокаста. Нет, Эдип… не так. Мне эти шрамы напомнили то, что я все время пытаюсь забыть.

Эдип. Опять мне не везет.

Иокаста. Как ты мог знать? Это произошло с одной женщиной, моей молочной сестрой, моей кастеляншей. Она была моя ровесница. В восемнадцать лет она понесла. Она почитала своего мужа, несмотря на большую разницу в возрасте, и очень хотела сына. Но оракул предсказал, что ребенка ждет чудовищная судьба, так что, родив сына, она не решилась оставить его в живых.

Эдип. Что?

Иокаста. Погоди… Вообрази, какой должна была быть сильной эта бедняжка, чтобы уничтожить плоть плоти своей, сына чрева своего, свой идеал на этом свете, любимейшего из любимых.

Эдип. И что сделала эта… женщина?

Иокаста. Помертвевшая от ужаса, она пронзила ступни младенца, связала их между собой, отнесла его тайком на гору и оставила волчицам и медведям. (Закрывает лицо руками.)

Эдип. А что муж?

Иокаста. Все подумали, что ребенок умер естественной смертью и мать его похоронила своими руками.

Эдип. И… эта женщина… существует?

Иокаста. Она умерла.

Эдип. Тем лучше для нее, поскольку первым же примером царской воли я сделал бы приказ ее подвергнуть самым страшным пыткам а затем казнить.

Иокаста. Оракул был жесток и ясен. Любая женщина бессильна и глупа перед его лицом.

Эдип. Убить! (Вспоминает Лайя). Убить не позорно, если тобой движет инстинкт зашиты или глупая случайность играет с тобой злую шутку. Но убить хладнокровно и подло плоть от плоти своей, прервать цепочку… сжульничать в игре!

Иокаста. Эдип! Поговорим о чем-нибудь другом… а то мне слишком больно наблюдать твое рассерженное личико.

Эдип. Поговорим о чем-нибудь другом. Боюсь, я мог бы немного разлюбить тебя, если бы ты стала защищать эту… несчастную псицу.

Иокаста. Ты мужчина, любимый, свободный мужчина и вождь. Поставь себя на место девочки, доверчивой к любому знаменью: она беременна, ее тошнит, она сидит взаперти и боится жрецов…

Эдип. Кастелянша! Только в этом ее оправдание. Ты бы так не поступила?

Иокаста (Неопределенный жест). Нет, конечно.

Эдип. И не надо думать, будто битва с предсказаниями требует решимости Геракла. Я мог бы хвастаться и выставлять себя невиданным героем, но я бы лгал. Так знай: чтобы не дать предсказаниям сбыться, я отвернулся от семьи, от собственных привычек, от своей страны. И вот, чем дальше я был от своего города, чем ближе я подходил к твоему, тем сильнее мне казалось, что я возвращаюсь домой.

Иокаста. Эдип! Эдип! Вот губки шевелятся, язык болтает. брови хмурятся, глаза мечут молнии… Что, брови не могут не хмуриться, глаза закрыться, а губы послужить для ласки, что нежнее слов?

Эдип. Я повторяю: я медведь, я неуклюжий, грязный зверь!

Иокаста. Ты ребенок.

Эдип. Я не ребенок!

Иокаста. Опять за свое! Ну, ну, будь умницей.

Эдип. Ты права, я становлюсь невыносим. Успокой эти губы своими губами, а воспаленные глаза нежным прикосновением пальцев.

Иокаста. Позволь, я закрою калитку, я не люблю, когда она открыта по ночам.

Эдип. Я сам закрою.

Иокаста. Приляг… Я заодно взгляну в зеркало. Вы же не хотите целовать мегеру. После всех волнений, только боги знают, как я выгляжу. Не смущай меня. Не смотри. Отвернитесь, Эдип.

Эдип. Я отвернулся. (Ложится поперек кровати, опираясь головой о бортик колыбели.) Вот, закрыл глаза, меня больше нет.

Иокаста направляется к окну.