Театр доктора Страха - [35]

– Дни подобной живописи сочтены, – разглагольствовал он, собрав возле себя небольшую аудиторию, состоящую в основном из женщин. Ему не потребовалось даже повышать голос для этого: он знал, что любая фраза в его устах звучит мелодично. Конечно, людям нравилось слушать его. Особенно женщинам.

Некоторые из его слушательниц, похоже, были поклонницами абстракционизма. Одна из них, со вкусом одетая, внимала Фрэнклину с немалым уважением. Вероятно, ей надоели лохматые юнцы в засаленных пуловерах и с траурной каймой под ногтями. Для того чтобы сделаться знатоком искусства, вовсе не обязательно жить в мансарде и неделями не мыться. Что до девиц; в подражание своим кумирам расхаживающих в свободных блузах и перепачканных джинсах, – Фрэнклин мог лишь надеяться, что когда-нибудь они все же усомнятся в тех истинах, которые эти юнцы пытались навязать им. Фрэнклин считал, что основная его обязанность – сеять сомнение.

– Вскоре, – продолжил он, – изобразительное искусство неизбежно вернется к своему естественному состоянию, и художники вспомнят о фундаментальных принципах живописи. Это легко… легко…

За спинами женщин он внезапно увидел Эрика Лэндора. Тот с показным вниманием ловил каждое его слово. Рот Лэндора кривился в многозначительной усмешке. Фрэнклин осекся.

– Мистер Марш, вы говорили…

– Говорил… да… говорят… – задумчиво повторил он.

Они ждали продолжения. Но тут был Лэндор. Он тоже стоял и ждал. И в его глазах крылась угроза, пугавшая Фрэнклина, дающая Лэндору тайную власть, которую невозможно было терпеть.

Он ушел с выставки так поспешно, насколько это позволяли приличия.

Увы, это было только начало. В первый раз Лэндор мог появиться случайно. Допустим, простое совпадение. Но не второй. И не третий. На каждом закрытом просмотре, каждой новой выставке, куда Фрэнклин неизменно приходил с записной книжкой в кармане и запасом знаний в голове, столь же неизменно присутствовал Эрик Лэндор. Как только Фрэнклин раскрывал рот, Лэндор стоял тут как тут, подкарауливая его с коварной улыбкой как будто ободряющей, но на самом деле язвительной.

При этом он не произносил ни слова. Но рани или поздно слово будет сказано. Слово, фраза или якобы невинная шутка, оброненная невзначай и подхваченная злопыхателями. Когда-нибудь, где-нибудь Фрэнклина прервут на полуслове взрывом хохота.

Речь Фрэнклина утратила присущую ей прежде бойкость. Теперь, когда интересовались его мнением, он неуверенно мямлил что-то, озираясь по сторонам, чтобы увериться в отсутствии Лэндора. Но даже когда он убеждался, что может говорить без опаски, то редко успевал войти в раж, прежде чем вездесущий художник оказывался поблизости.

Лэндор преследовал его в надежде лишить самообладания. Художнику не составляло труда узнавать, где Фрэнклин появится в следующий раз: известный критик обязан посещать открытия выставок. И Лэндор с леностью продолжал молчаливую травлю.

Следовало что-то предпринять. Недостаточно было просто страдать и надеяться, что преследование прекратится само собой. Нужно положить этому конец – и как можно скорее.

Ибо надвигался юбилейный вечер Лондонского Совета меценатов, и он обещал стать столь значительным со бытием в жизни Фрэнклина, ибо его пригласили выступить на обеде, знаменующем пятидесятую годовщину основания Совета.

Вокруг этого банкета разгорелись страсти. Многие претендовали на место за праздничным столом – даже те художники и торговцы живописью, которые довольно презрительно отзывались о деятельности Совета и считали, что деньги следует тратить на современников, а не на то, чтобы спасти от продажи за границу работы давно умерших мастеров.

Фрэнклин был уверен, что покорит слушателей. После отменного обеда, разгоряченные превосходным вином, они как раз придут в подходящее настроение. Он подготовил блестящую речь, которая не только развлечет аудиторию, но и даст пищу для размышлений. В этой речи он намеревался высказать некоторые из наиболее заветных своих идей, и был уверен, что ее надолго запомнят в мире искусства.

Распорядитель вечера представил его. Когда он поднялся со своего места, вдоль столов пробежала волна рукоплесканий. Потом хлопки смолкли, раздалось несколько приглушенных покашливаний – и наступила почтительная тишина.

– Господа! – начал Фрэнклин. – Леди и джентльмены! Я чрезвычайно горд предоставленной мне возможностью приветствовать эту замечательную организацию, сделавшую так много не только для спасения произведений искусства, но и для поощрения интереса к живописи не только в Лондоне, но и по всей стране. – Слегка поклонившись в сторону председателя Совета, он не стал дожидаться дежурных аплодисментов. Это была всего лишь необходимая преамбула. Пора приступать к существу дела.

Он прокашлялся и сказал:

– Сегодняшнее состояние живописи…

И только в этот момент он заметил, что в нескольких футах от него, за одним из длинных столов, сидит Эрик Лэндор. Внезапное появление врага показалось Фрэнклину зловещим предзнаменованием.

Лэндор задумчиво вертел в руках вырезанных из салфетки, держащихся за руки человечков… В коротких штанишках.

Фрэнклин поперхнулся. Слова вертелись у него в мозгу, никак не складываясь в связные фразы. Опершись обеими руками о стол, он слегка наклонился вперед.