Театр доктора Страха - [21]

Он думал, что уж на этот раз, во всяком случае, кто-нибудь улыбнется, но ничего подобного. Что ж, публика холодновата, придется с этим считаться.

Вторая карта – Мир – изображала обнаженную девушку. Бифф оценивающе поднял бровь. Вот это уже лучше.

На следующих двух были полуразрушенная башня и физиономия безобразно-толстого чернокожего колдуна – зловещая, хищная и безжалостная.

– Это моя теща! – присвистнул Бифф.

Шрек нахмурился:

– Не насмехайтесь над изображением бога.

– Бога?

– Это могущественный и злой бог вуду.

Буду. При этих звуках в мозгу Биффа начали бить барабаны. Подобные слова вызывали у него мгновенную реакцию. Такие слова, как Луи, и Бейзин-стрит, и Майлс Дэвис, и Колтрейн, и боссанова, и бары… Произнеси это слово – и что придет в голову? Вот так, сразу? Бары… попойки… Бесполезно! Ни один из них не представит ничего другого… Чертовы праведники! Ну, ладно… Какой там размер?..

Четыре четверти. Звучание барабанов усиливалось. Правда, он не был уверен, что барабаны вуду звучат именно таким образом. Как на пластинке Луи Беллсона. А может, совсем по-другому…

Грохот не умолкал. Бифф мотал головой, как будто по ней изнутри молотили кулаками.

Идол на карте смеялся. Что его рассмешило?

Ничего. Это была зловещая усмешка.

Если барабанный бой продлится еще немного, его голова лопнет! Не успел Бифф это подумать, как грохот, все нарастающий, все усиливающийся, заставил забыть его обо всем. А барабаны били, били, били…

Глава 6

Это началось – или, как утверждает это дурацкое предсказание, должно было начаться – в клубе «Каравелла», в один прекрасный день, после полудня. Поговаривали, что на улице светит солнце, но здесь, в полуподвальном помещении, об этом понятия не имели. Днем в ночных клубах царил такой же полумрак, как и глубокой ночью. Единственная разница – в воздухе не плавали сизые клубы дыма. И еще: оркестр мог слышать, что именно он играет.

Эти их дневные сборища были не просто репетициями. Они давали редкую возможность повторить некоторые любимые старые вещи и послушать, как они звучат на самом деле, без аккомпанемента звенящей посуды и людского гула.

Если эта блондинка, голос которой напоминает скрежет неисправных тормозов, еще раз скиксует и визгливо возьмет «до диез», в то время как Бифф держит чистое «до», дело кончится плохо. Это переполнит чашу его терпения. А потом дирекция просто-напросто его вышвырнет.

«Каравелла» была высококлассным притоном и могла себе позволить менять трубачей, подобных Биффу Бейли, ни на пенни не увеличивая заработную плату. Конечно, она могла позволить себе поменять крикливых безголосых блондинок – таких телок в Лондоне хватало, – но дирекция предпочитала не утруждать себя этим.

Бифф ждал, пока Ленни, его пианист, справится с излюбленными им диссонансами. Контрабас выдал доминанту, и Ленни величаво обрушился на клавиатуру. Бифф припал к трубе и влился в финальный аккорд. Расправив плечи, он отступил назад ровно на три дюйма.

Три дюйма – это был предел: чуть больше – и он уселся бы прямо на ударную установку. Будь сцена хоть немного меньше – квинтет пришлось бы урезать до квартета.

Когда они, плавно усиливая звук к концу, добрались до последних шестнадцати тактов, Бифф украдкой покосился вбок, поверх блестящего корпуса трубы, и заметил своего агента, стоящего у крохотного танцевального пятачка. Он качнул трубой вверх-вниз – и Уолли кивнул в ответ.

Уолли Шайну было сорок, но выглядел он старше. Двадцать лет работы с неугасимым юношеским рвением преждевременно состарили его. Ко всему касалось ли это поиска антрепренера для клиента или уговоров подписать сомнительный контракт – ко всему он относился с таким энтузиазмом, что любая сделка совершенно опустошала его, доводя до эмоционального и физического изнеможения. Но Уолли никогда не учился на собственных ошибках. По-прежнему все у него было неизменно величайшим, невероятнейшим, самым-самым… порожденным гением Уолли Шайна, и только Уолли Шайна. Все популярные ансамбли, в сущности, были если не открыты, то, по крайней мере, замечены именно им, а затем переходили в руки кого-нибудь менее талантливого, но зато гораздо менее честного. Каждая девица с более-менее сносным голосом и более-менее незаурядным бюстом обязательно – в то или иное время – прошла через его руки, и некоторые из них, в зависимости от обстоятельств, задерживались в его руках несколько дольше, чем того желали. Но таков уж шоу-бизнес.

Уолли носил шелковые костюмы, которые переливались, как нефтяные лужи, и имел набор улыбок, которые менял, как галстуки.

Одна была располагающей: «Разве я не говорил, что на Уолли можно положиться?» Вторая – проницательной: «Уж если ты без моего ведома связался с этими парнями, то чего ты хочешь от меня?» А третья – просящей: «Послушай, если я урежу свои комиссионные еще хотя бы чуть-чуть, ты думаешь, я смогу выжить?»

Биффу нравился Уолли, даже когда тот совершал странные поступки. А это значит – всегда, ибо большую часть жизни Уолли был занят заключением сомнительных сделок и без конца доставал необычных кроликов из причудливых шляп.

Номер закончился. Бифф вынул мундштук, продул его и осторожно шагнул вниз.