Театр для крепостной актрисы - [39]

Не раз, бывало, заезжала она в своей собственной карете на полковые учения и смотры. Все знали хорошо эту карету и давали ей место из почтения и внимания к Татьяне Васильевне».

Это очень важное замечание. Кавалергарды — «золотая молодежь», отпрыски знатнейших фамилий, которым, казалось бы, дела нет до некой тетушки, опекающей их товарища. Но поистине Шлыкова имела ключ ко всем сердцам без исключения. «Благодаря своему природному уму, замечательному умению себя держать, соединяя должную почтительность с большим достоинством», Шлыкова и в молодых офицерах, вечных ерниках и повесах, вызывала чувство искренней симпатии.

Вот живая картинка тех лет. Знаменитое наводнение 1824 года, переполошившее весь город, застало Татьяну Васильевну в ее комнатах на первом этаже. Она стояла у окон и наблюдала, как прибывает вода. Вдруг видит, черпая ботфортами воду, уже залившую двор, пробираются друзья Митеньки, кавалергарды Бутурлин и Трубецкой. Оказавшись возле Фонтанки, они решили проверить, что там творится у Татьяны Васильевны. «Как? Вы еще здесь? Скорее перебирайтесь наверх! Зовите слуг, давайте же перетаскивать вещи, пока не поздно!» Татьяна Васильевна ни в какую. «Видите, голубчики, черту на стене у подоконника. Вот ежели вода к ней подступит, ну тогда и двинусь». Как ни уговаривали, все впустую. А ведь и действительно — вода не перешла черту и пошла на убыль...

* * *

Много лет Татьяна Васильевна оставалась безраздельной хозяйкой Фонтанного дома. Но время шло, и ее самой заветной мечтой стало увидеть Дмитрия женатым. Еще не зная, как долог будет ее век, подруга Параши считала, что сможет умереть спокойно только тогда, когда воспитанник окажется в надежных женских руках.

На тридцать четвертом году жизни Дмитрий женился. Татьяна Васильевна всем сердцем приняла новую графиню Шереметеву. Она дождалась и нового потомства, принимала самое деятельное участие в воспитании мальчиков.

Добрые отношения с женой Дмитрия настолько ценились ею, что она решила обособиться: в Фонтанном доме должна быть одна хозяйка. И, оставшись жить в тех же апартаментах, Татьяна Васильевна завела и свой стол, и свою челядь: повара, кучера, лакея и девушку для услуг. С ними она время от времени воевала, ругая кого за пьянство, кого за нерадение и лень, но расстаться ни с кем не могла. Некий Артемий Бондарев служил у нее тридцать лет, считал себя главным человеком «на хозяйстве». Татьяна Васильевна иногда поругивала его и свою девушку за самоволие и говорила: «Это мои голубчики распорядились».

Семейная жизнь нисколько не отдалила Дмитрия от «матушки». Видеть ее каждодневно осталось у него в привычке на всю жизнь.

Однажды он, смеясь, рассказал сыну, что как-то зашел к Татьяне Васильевне, когда та отдыхала. Артемий тотчас побежал ее будить. Дмитрий Николаевич попробовал остановить его: «Я попозже зайду». — «Помилуйте-с, — отвечал Артемий, — что же мы ночью-то будем делать?» — «Отцу очень понравилось это «мы», — вспоминал Сергей Дмитриевич.

***

Спасибо внуку Параши Сергею Дмитриевичу. Он издал книжечку о Шлыковой, понимая, что женщина, за которой не числится никаких громких исторических дел, прожила все-таки необыкновенную жизнь. Еще одна крепостная актриса, Татьяна Васильевна хоть не гласно, но стала членом их семьи. Три поколения Шереметевых были привязаны к ней душой и сердцем, не представляя своего дома без нее. По той интонации, с какой написаны воспоминания, чувствуется, что Татьяна Васильевна была человеком чрезвычайно полезным в семье: в трудных обстоятельствах, болезнях, горестях, потерях, при всеобщей растерянности в ее руках неизменно оказываются все нити. Именно от нее, как от некой целительной силы, всемогущие, казалось бы, Шереметевы ждут и получают нравственную поддержку, успокоение, именно ее действия безошибочно верны и разряжают тяжелую ситуацию. Татьяна Васильевна знала обо всем, все умела, по любому вопросу могла дать дельный совет, была судьей в неурядицах шереметевского дома, где всегда жило большое количество самого разного народа.

«Перед нею проходили лица, совершались события, — писал Сергей Дмитриевич, — она оставалась неизменною, держалась спокойно, с достоинством, была общительна, приветлива, в разговоре своеобразна и поучительна... Ее светлый ум и доброе сердце соединялись с необыкновенною выдержкою и большим запасом житейской опытности. Она была представительница здоровой среды, глубоко религиозной, чисто русской».

Сергей Дмитриевич вспоминал, как мальчиком заболел тифом. Подолгу лежа в беспамятстве, маленький Шереметев не видел ни обезумевшего от печали отца, ни петербургских светил- медиков, сменявших друг друга.

По настоянию Татьяны Васильевны к постели умирающего ребенка принесли икону Божьей Матери Всех Скорбящих Радость — ту самую, которую так почитала Прасковья Ивановна. 

Первое, что увидел пришедший в сознание Сережа, это лик Богородицы и знакомые черты Татьяны Васильевны. Медленно, но верно дело пошло на поправку.

Внук Параши считал, что это Татьяна Васильевна отмолила его и неусыпным дозором выцарапала у смерти. Тогда девятилетний Шереметев на всю жизнь запомнил: «Тихо, бережно ухаживает она, старается занять, но время ко сну; Татьяна Васильевна подходит с крестом в руке и вполголоса читает молитвы: «Да воскреснет Бог и расточатся враэи Его...» Меня проникает блаженное чувство покоя и тишины... Я чувствую холодное прикосновение креста к голове, потом к груди и плечам; мысли начинают темнеть и путаться... Сквозь полусон доходят последние слова: «О пречестный и животворящий кресте Господень... помогай нам со Святою Госпожою Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь...»