Те, кто уходят - [31]

— Пожалуйста, Антонио, не сейчас. Лучше я сама спущусь. Я буду ровно через минуту. Выпьем по чашечке кофе.

Наливая в ванной стакан воды, Коулмэн наблюдал, как она надевает туфли.

— Антонио ждет внизу, — сообщила Инес. — Пойду спущусь к нему на несколько минут.

— Вот как? И что ему нужно?

— Ничего. Я просто подумала, что должна к нему выйти, раз он пришел. — Она надела одну шубку, без шляпки, и посмотрелась в зеркало. — Губы красить не буду, — сказала она сама себе.

— Когда ты вернешься?

— Минут через пятнадцать. — Она грациозно помахала ему рукой. — Пока, Эдвард.

Ее столь необычная поспешность удивила Коулмэна, заставив его гадать, что сказал ей Антонио. Антонио собирался вернуться в Неаполь или в Амальфи, и Инес намеревалась уговорить его остаться. Коулмэну Антонио не нравился. Правда, у него не было к нему и стойкого отвращения — он видывал экземпляры и похуже, — но симпатии к Антонио он точно не испытывал. Антонио, судя по всему, подозревал его в причастности к исчезновению Рэя, быть может, даже считал его убийцей, и явно хотел остаться в стороне. Коулмэн предположил, что Инес виделась с Антонио наедине по меньшей мере один раз после той ночи во вторник, и не сомневался, что они поговорили по душам. Коулмэн вздохнул, задумчиво попыхивая сигарой.

Он подошел к окну и посмотрел на улицу. За крышами домов открывался прекрасный вид — величественный берег Большого канала, огоньки судов, мерцающие в сгущавшихся сумерках. Тепло от батареи, окутывавшее Коулмэна, создавало ощущение безопасности и комфорта. Он представил себе, как вся Венеция сейчас ютится у горячих печей и каминов, а кто-то, с потрескавшимися от холода ладонями, хлопочет по хозяйству, и как греют у очагов руки заезжие художники — целая толпа этих упрямцев плотно заполняет Италию, словно красная черепица крыши. Но у него дома просто роскошное тепло, и у него есть прекрасная женщина. Коулмэна нисколько не стеснял тот факт, что он берет деньги у такой женщины, как Инес. Антонио тоже делает это, но только каким-то забавным образом. Антонио считает нахлебничество честной игрой, не видя необходимости даже скрывать это. Не то что Коулмэн.

«И относительно другой вещи, — подумал Коулмэн, попыхивая сигарой, — у него тоже нет сомнений — относительно Рэя Гаррета. С ним он тоже вел честную игру. Если его прижмут за это, что ж — очень плохо, значит, так распорядится злодейка судьба, но Коулмэн твердо знал, что игра эта стоит риска, знал, что ни за что не сдастся, если его обвинят в убийстве. По крайней мере, Гаррет будет мертв. И Гаррет заслужил смерть. Потому что, если бы не Гаррет, не его безмозглое малодушие и аристократические американские замашки, Пэгги была бы сейчас жива».

Коулмэн подошел к пиджаку, висевшему на стуле, — в нем он носил фотографию Пэгги, — но остановил себя. Сегодня он уже смотрел на нее. В последнее время у него стало привычкой разглядывать ее по меньшей мере дважды в день по нескольку минут, и он уже изучил на ней каждую черточку, каждый блик, помогавший вызвать в памяти образ Пэгги. Теперь он мог уже представить себе ее даже без фотографии, мысленно рисуя ее портрет, как, собственно говоря, и было в пятницу, когда он отмечал про себя что-то вроде праздника, которым считал смерть Рэя. Да, он считал Рэя мертвым, даже вопреки здравому смыслу. А тело наверняка найдут через пару дней, быть может даже завтра.

Тут ему вдруг пришло в голову, что Инес может догадаться, что он хочет остаться в Венеции, чтобы здесь, на месте, узнать, жив Рэй или нет. Коулмэн почувствовал себя неуютно, сообразив, что слишком многое открыл Инес. Она всегда защищала Рэя, вечно вела эти разговоры вроде «нужно учитывать ситуацию», только все они в конечном счете сводились к тому, чтобы защитить Рэя. Инес разлюбила бы его и рассталась с ним, узнай, что он убил Рэя. С другой стороны — и Коулмэн не раз уже думал об этом, — если тело Рэя выбросит на берег, кто сможет сказать наверняка, столкнули его или он сам прыгнул в воду? Молодой человек, совершающий самоубийство всего через несколько недель после смерти жены, — разве ситуация неправдоподобна? Коулмэн еще раз напомнил себе, что ему нет дела до того, что подумает или сделает Инес или что она скажет в полиции. Впрочем, он не сомневался, что она ничего не скажет. То, что произошло на катере, попросту не может быть никем доказано из-за отсутствия свидетелей.

Коулмэн много раз припоминал свою драку с отцом, когда ему было шестнадцать. Коулмэн вышел из нее победителем. Они пару раз ударили друг друга, причем отец бил сильнее, но Коулмэн все равно победил. Подрались они из-за того, куда Коулмэну поступать: в школу архитекторов или в инженерный колледж. Отец Коулмэна был посредственным архитектором — строил бунгало для небогатой публики в Винсенесе, в штате Индиана, — и хотел, чтобы его сын тоже стал архитектором. Коулмэна же всегда интересовала техника и изобретения. Вопрос встал ребром, когда ему исполнилось шестнадцать и пришло время выбирать. Коулмэн тогда уперся не на шутку и выиграл противостояние, ставшее как бы поворотным пунктом в его отношениях с матерью, о чем Коулмэн не без удовольствия вспоминал теперь. С тех пор мать зауважала его и стала относиться как к мужчине. Коулмэн гордился не тем, что поднял руку на отца, а тем, что сумел отстоять свои убеждения. После этой драки ему еще раз пришлось настоять на своем, чтобы добиться права встречаться с девушкой по имени Эстелла, которую отец считал ему не парой. Отец не разрешал ему брать машину на свидания с Эстеллой и в конечном счете запретил пользоваться ею совсем. Однажды вечером Коулмэн выгнал машину из гаража и не быстро, но уверенно поехал на отца, вставшего у него на пути с раскинутыми руками. Отцу пришлось сойти с дороги, он только в ярости треснул кулаком по капоту, когда сын проезжал мимо, но с этих пор споры из-за машины прекратились.