Те, кто уходит, и те, кто остается - [22]

Франко тут же уставился в пол, сжал губы, будто пытаясь сдержать улыбку, и ласково сказал:

— Ты так и осталась мещанкой.

Так он в шутку называл меня несколько лет назад, когда я боялась, что меня застанут у него в комнате. Поскольку мы были одни, я довольно резко ответила:

— На себя посмотри. Вспомни свое происхождение и воспитание. Да и поведение тоже.

— Я не хотел тебя обидеть.

— А я и не обижаюсь.

— Ты изменилась. Стала злюкой.

— Я все та же.

— Дома все нормально?

— Да.

— А как твоя подруга? Кажется, ты была к ней очень привязана…

Этот его вопрос сбил меня с толку. Что я рассказывала ему о Лиле? В каких выражениях? С какой стати он вспомнил о ней сейчас? Что в нашем споре натолкнуло его на мысль о ней? И почему он углядел эту связь, а я — нет?

— У нее все хорошо.

— Чем она занимается?

— Работает на колбасном заводе под Неаполем.

— Разве она не замужем за лавочником?

— Брак продлился недолго.

— Познакомь меня с ней, когда буду в Неаполе.

— Обязательно.

— Оставишь мне ее адрес и телефон?

— Конечно.

Он смотрел на меня сочувственно, будто всеми силами старался не причинять мне лишней боли.

— Она прочла твою книгу?

— Не знаю. А ты прочел?

— Конечно.

— И как она тебе?

— Хорошо.

— В каком смысле?

— В ней есть хорошие страницы.

— Какие?

— Те, на которых главная героиня по-своему соединяет фрагменты окружающей действительности.

— И все?

— А этого недостаточно?

— Нет. Просто книга тебе не понравилась.

— Я уже сказал: хорошая книга.

Я знала его: он не хотел меня обидеть, и это меня разозлило.

— О ней много спорят, и она хорошо продается, — сказала я.

— Вот и отлично, разве нет?

— Да, но тебе-то она не понравилась. Что с ней не так?

Он снова поджал губы и наконец решился:

— В ней нет ничего особенного, Элена. За любовными интрижками героев и их стремлением подняться по социальной лестнице ты прячешь то, о чем действительно стоило бы рассказать.

— Что именно?

— Не важно. Забудь. Поздно уже, спать пора.

Он старался вернуться к насмешливо-доброжелательному тону, но на самом деле ни на йоту не отступил от своей новой роли человека, поглощенного выполнением настолько важной миссии, что все остальное его мало интересовало.

— Ты сделала все от тебя зависящее, верно? Просто сейчас — объективно — не время писать романы.

18

В гостиной появились Мариароза с Хуаном и Сильвией, они принесли чистые полотенца и простыни. Без сомнения, Мариароза слышала последнюю фразу и, конечно же, поняла, что речь идет о моей книге. Она могла бы сказать, что ей книга понравилась и что романы следует писать в любое время, но промолчала. Из этого я сделала вывод, что при всей ко мне симпатии в этом кругу — образованном и охваченном политическими страстями — мою книгу не воспринимают всерьез: страницы, благодаря которым она получила популярность, расцениваются либо как разбавленная версия гораздо более скандальных произведений — которых я, к слову сказать, не читала, — либо удостаиваются пренебрежительного ярлыка «любовной интрижки», о чем только что говорил Франко.

Мариароза с торопливым радушием показала мне ванную и мою спальню. Мы простились с Франко: он уезжал рано утром. Я пожала ему руку; он тоже не собирался меня целовать. Я видела, как он скрылся в комнате Мариарозы; по мрачному выражению лица Хуана и несчастным глазам Сильвии я поняла, что гость и хозяйка дома будут спать вместе.

Я отправилась в выделенную мне спальню. Застоявшийся запах курева, неубранная постель, ни тумбочки, ни ночника, только тусклая лампочка в центре потолка да куча газет на полу, несколько выпусков литературных журналов — «Менабо́», «Нуово импеньо», «Маркатре́», дорогие книги по искусству — одни в ужасном состоянии, другие, судя по всему, вообще не читанные. Под кроватью обнаружилась полная окурков пепельница; я открыла окно, поставила ее на подоконник, разделась. Ночная рубашка, которую мне дала Мариароза, оказалась слишком тесной и длинной. Босиком, в полутьме я поплелась по коридору в ванную. Отсутствие зубной щетки меня не смущало: в детстве никто не приучал меня чистить зубы, эту привычку я не так давно приобрела в Пизе.

Лежа в постели, я пыталась выкинуть из головы Франко, каким увидела его сегодня, и вспомнить его прежнего — богатого и щедрого парня, который любил меня, помогал мне, учил меня, покупал мне разные вещи, брал меня с собой на политические собрания в Париж и возил в Версилию, в родительский дом. Но у меня ничего не вышло. Новый Франко, с его несдержанностью, шумным выступлением в переполненной аудитории, политическим жаргоном, отзвуки которого продолжали гудеть у меня в ушах, вытесняя из сознания мою книгу, мгновенно лишившуюся всякого смысла, оказался сильнее. Неужели я обманываю себя, веря в свое литературное будущее? Что, если Франко прав, и мне следует бросить писать романы и заняться чем-нибудь другим? Какое впечатление я произвела на него? Что он помнил со времен нашей любви, если вообще что-то помнил? Может, он жаловался на меня Мариарозе, как Нино жаловался мне на Лилу? Я была расстроена и разочарована. Я ожидала приятного, слегка меланхоличного вечера, а он обернулся глубокой печалью. Скорее бы утро. Скорее бы вернуться в Неаполь. Чтобы выключить свет, мне пришлось встать с кровати, а потом искать ее в темноте.