Те, кто против нас - [27]

— Ничего особенного. Я убедил их, что с обеих сторон по шоссе с сиренами мчатся милицейские машины с ОМОНом. Вот они и убежали в лес.

— Они из тех, кто меня преследует?

— Нет, — помотал головой Гонта, — просто дорожные грабители. Им приглянулась наша «Тойота». Ни хрена в машинах не разбираются.

— Они могли нас убить?

— Легко, — согласился Гонта. — А что еще с нами делать?

— Почему же вы их отпустили… вот так?!

— А мне что с ними делать? До ближайшего отделения милиции сто верст киселя хлебать. Да и как их туда прикажешь тащить? Таких-то бугаев в багажник не запихнешь, не уместятся.

— Вы не должны были их отпускать, — твердо сказал Нестеров. — Это убийцы. Возможно, мы не первые, кого они хотели…

— Возможно, — согласился Гонта. — Даже наверняка.

— Зачем же тогда вы?..

— А как я должен был поступить? — обозлился Гонта. Руль в его руках дернулся, и машина выписала на дороге кривую. — Заставить их перестрелять друг друга? А чем бы я тогда отличался от этих ублюдков? Вы об этом подумали? Вы ведь так внимательно изучали Зеваэса, вы ведь первый официальный специалист по его теории, между прочим.

— Кого?

— Неважно кого. Вечная беда с вами…

Наступила пауза. После долгого молчания Нестеров грустно произнес:

— Я понимаю. Я желал им смерти, значит, я такой же, как они.

— Не такой же, — устало сказал Гонта. — Я тоже, если честно, желал. Но желать и делать — две большие разницы, как говорят в Одессе. Этим мы с вами от них и отличаемся… Как, кстати, вам жилось в колонии?

— Почему вы спрашиваете? — удивился Нестеров.

— Да так, если не хотите — не отвечайте.

— Как ни странно, нормально. Если это слово можно использовать в данной ситуации. Вот в тюрьме пришлось несладко. Там столько народа в одной камере набито… А в лагере — вы знаете, я им сказки рассказывал.

— Сказки?

— Ну, не совсем. Я им пересказывал «Сравнительные жизнеописания» Плутарха, «Жизнь двенадцати цезарей» Светония, легенды Древнего Египта. Представляете: слушали, как дети, раскрыв рот. «Смотрящий» — это главный уголовник зоны — даже добился, чтобы меня перевели во внутреннюю команду — территорию убирать. Это чтобы на промзоне не оставляли по вечерам.

— Каждый вечер рассказывали?

— Вначале — да. Потом потребовал установить режим работы и выходные — невозможно же без передышки. Каждый вечер рассказывал ровно час, кроме субботы и воскресенья.

— Прямо ночи Шахерезады, — покачал головой Гонта.

— Именно так и было, — подтвердил Нестеров. — Если за час история не заканчивалась, на следующий день я ее досказывал и начинал новую. Там вообще очень разные люди, и мне кажется, что не все из них хищники.

— Так оно и есть, — сказал Гонта. — В том-то и беда. Из тех двух бандитов, что вас схватили на станции, только один был «пособником». Второй — нормальный человек. То есть был бы нормальным, кабы его не подмяли под себя эти твари.

— Это тот, что за меня заступился? — спросил Нестеров. — Почему он это сделал?

— Его освободили от установки. Он поступил так, как должен был поступить всякий нормальный человек на его месте.

— И поплатился за это жизнью, — грустно сказал Нестеров. — А эти трое скоро вернутся домой и начнут все сначала.

— Не так скоро, — жестко усмехнулся Гонта. — Бежать они будут, пока не упадут от усталости, это я вам гарантирую. А дальше — уж как повезет. Может, и вернутся.

Нестеров вновь изучающе уставился на Гонту, но отвернулся, решив не уточнять.

— Вы назвали странное имя, — сменил он тему. — Зеваэс, кажется? Кто он?

— Это человек, который первым составил классификацию гуманоидных видов. Именно его рукопись вы обнаружили в своем архиве. Строго говоря, ту рукопись писал не он. Оригинал хранится в Праге, в… одном из частных архивов. Ваш же экземпляр — копия, переписанная кем-то из его учеников. Но это обстоятельство особой роли не играет. Судя по вашей статье, копия полностью тождественна оригиналу.

Пока они говорили, солнечный диск закатился за горизонт, оставив после себя короткое воспоминание светлой полоской над вершинами деревьев, на дороге быстро темнело, и Гонта решил, что пришла пора подыскивать место для ночной стоянки.

* * *

Москва встретила их необычайной для августа жарой и духотой. Мутноватый от смога воздух дрожал над вязким, словно пластилин, асфальтом, включенный на полную мощность кондиционер «Тойоты» спасал от зноя, но был плохой преградой запаху бензиновой гари от тысяч машин, до отказа забивших улицы. Возвращение в город, который Нестерову полагалось называть родным, не заставило его сердце биться чаще, как бывало в годы безоблачного детства после отдыха в пионерском лагере или на черноморском курорте. Этот город становился все менее пригодным для человеческого существования, и за прошедшие полгода никаких перемен в лучшую сторону здесь не произошло, в чем Нестеров убедился в первые же минуты. Жара отнюдь не снизила активности людей, населяющих город. Нестерову показалось, что под влиянием избыточного тепла, словно в соответствии с законами классической физики, люди-молекулы сновали по тротуарам в повышенном скоростном режиме. Они быстро размахивали руками, сталкивались и вновь разбегались в стороны, являя гигантскую действующую модель хаотичного броуновского движения. В какой-то момент у Нестерова даже слегка зарябило в глазах, он вздохнул и тряхнул головой.