Те десять лет - [61]

Дедушка и бабушка держались с внуками (их было четверо — трое наших сыновей и сын Сергея — тоже Никита, как наш старший) ровно, не приставали к ним с нравоучениями, тем более не жучили их лишними требованиями — учиться, стараться и тому подобными. Старшая внучка — Юлия Леонидовна, воспитывавшаяся в доме Хрущевых как дочь, — после гибели на фронте ее отца и ареста матери, жила уже отдельно, своей семьей. Никита Сергеевич любил, чтобы дети чаще бывали возле него, чтобы мы непременно привозили их в выходные дни на дачу, а во время отпуска брал их на юг — в Крым или на Кавказ. Единственно, чем докучала им бабушка, так это требованиями выполнять летние задания по английскому языку. Теперь они благодарны ей: обходятся без переводчиков, читая необходимую им литературу, — Никита как экономист, Алеша как биофизик, Иван как биохимик. Детей ни дед, ни бабушка не баловали. Они, конечно, чувствовали особое положение дома, в котором растут. Никита, когда ему было лет пять-шесть, спросил Никиту Сергеевича:

— Дед, а ты кто? Царь?..

Никита Сергеевич засмеялся, постучал пальцем по лбу мальчишки и ответил:

— Вот в этом месте у каждого человека — царский трон.

В 1964 году Никите было 12, Алеше 10, Ивану 6. Близился тот самый возраст, когда положение деда могло, пусть и невольно, привнести в их неокрепшие натуры не лучшие качества. Уход деда от большой политики они не восприняли с излишней болезненностью, были маленькими. Взрослея, относились к деду с большим вниманием и любовью, скрашивали ему пенсионные годы.

Нина Петровна очень любила младшего внука — Сережу (сына Сергея), родившегося уже после смерти Никиты Сергеевича. Как ни с кем была откровенна со своей тезкой — Ниной — дочерью Юлии, любила ее вторую дочь Ксению.

Мы с женой видим, что дети наши максималисты, их требования очищения, правды, переосмыслений идут куда дальше наших. Этот своего рода генетический фон образовался не сам по себе, а в той атмосфере, которая присутствовала во всем доме.

Нравственность не неподвижна, а непрерывно полнится опытом жизни. Критерием ее высоты и чистоты, ее основой было и останется надолго главное: не может быть свободным общество, в котором несвободен хотя бы один его гражданин. Так говорит Маркс — основоположник учения, которому мы присягали, однако научившись переиначивать его мысли в любом угодном направлении.

Теми, кто выступает за полную правду о сталинских репрессиях и вообще о его времени, движет не жажда мщения, а желание не повторить трагических ошибок.

Через многое предстояло пройти. Нам всем и Хрущеву в особенности. Тяжкий груз лег на его плечи. Может быть, более тяжкий, чем он себе представлял. События в Венгрии ставили под удар социалистические завоевания в этой стране. Венгерские коммунисты проходили через тяжелейшие испытания. Юрий Владимирович Андропов в ту пору был советским послом в Венгрии. Он рассказывал о том, что видел. Кровавые звезды на телах убитых были метами ярости тех, кто мечтал о смене власти. Страна втягивалась в гражданскую войну.

Далекий теперь уже 1956-й остался в памяти своими лучшими чертами и надеждами, тем, что составило ощущение голубого просвета в тяжелых, мрачных облаках присталинского бытия, но тот же год был полон тревоги и мы метались в поисках ответов, которые пришли и приходят до сих пор, так и не приготовив полной ясности во всем. Такова жизнь в ее протяженности, в накоплении опыта и в преодолении стереотипов мышления, въевшихся в нас, в поколение пятидесятых, как таблица умножения.

Это сегодня кое-кому кажется, что мы могли и обязаны были перескочить из одного общественного состояния в другое — мгновенно. «Мгновения» затянулись на десятилетия…

Сказав несколько фраз о венгерских событиях той поры, я вновь поймал себя на том, что все еще нахожусь во власти тех представлений и доводов, которые определялись не только скоротечностью и необычностью возникавших ситуаций, но и нашей привычкой считать, что где-то там, наверху, приняли единственно разумное решение, что все по правилам, что иначе было нельзя.

Это теперь, с высоты нового политического опыта и открытости, мы осмеливаемся задавать вопросы о том, кем было принято то или иное решение. Например, о вводе советских войск в Афганистан. Какими политическими, военными, иными соображениями руководствовались те, кто отдал этот приказ, и обсуждаем правомерность свершенной акции. Надеемся, что получим прямые и честные ответы, без них уже не обойтись. Это сегодня мы говорим и пишем о том, что подобные акции не могут свершиться без воли Верховного Совета, что только народ в лице его полномочных представителей вправе повелевать армией. В ту пору, о которой я сейчас пишу, быть может, только в самых дерзких головах существовала потребность в подобной ясности. Мы только начинали задумываться над этими проблемами, оставаясь, повторяю, во власти сложившейся покорности. Разрыв с ней только начался.

Перечитываю сейчас воспоминания Хрущева, относящиеся ко времени венгерских событий. Ему, конечно, было непросто отдать приказ маршалу Коневу подавить контрреволюционный путч. Что события, обостряясь, приобретают именно такой, контрреволюционный характер, считал ведь не только Хрущев. Лидеры практически всех социалистических стран Европы, с которыми он вел консультации, разделяли эту точку зрения.