Тают снега - [11]

— Будешь исповедоваться, сестра?

Хелена подняла голову и сказала неожиданно громко и печально:

— Буду…

Нина залилась краской стыда. Старик, хоть и напуганный перспективой все еще рискованного путешествия, в конце концов пообещал.

Его выручил случай. На другой день утром Нина вбежала, ища Алексы с обычным в таком случае криком: «Едут!» Со стороны гор доносился ровный шум мотора. Алексы кинулся в поле. Грузовик-фургон остановился у соседней усадьбы; в кузове под брезентом находились раненые и больные солдаты ВОП. Их было человек двенадцать. Двое здоровых сопровождающих принесли им немного воды из колодца, а потом на глазах у Нины совершили обряд поения машины и уехали.

Далеко за полдень со стороны гор донесся грохот. Он приближался необычно быстро. Затем через деревню пролетели три грузовика. Солдаты стояли, держась за железные дуги, поддерживающие брезент. Куры с кудахтаньем взлетели на заборы, машины были уже на другом конце деревни.

— Опять что-то… — говорили люди на полях. Те, у кого на возу лежали снопы, влезли на них, но из-за поднявшейся пыли могли увидеть немного.

Зато Нина видела, как они возвращались ночью. Ее разбудил резкий, словно блеск ножа, свет фар. Он прошел по кухне, где она спала, задержавшись на начищенном дне повернутой к стене сковороды. Сначала Нина услышала тихий стук оконной рамы — поняла: это убежал Алексы, — потом голоса. Вся дрожа, она надела юбку. Во дворе возле колодца стояли два грузовика, обращенные друг к другу передом, как бодающиеся бараны; один из них освещал моторный отсек другого, в котором ковырялись два шофера. Какая-то сила вынесла Нину во двор. Хотя она и не спрашивала о поручнике Колтубае, но всегда верила, что встретит его в военной форме. Ни один из склонившихся над мотором людей не пошутил. Чувствуя какое-то беспокойство, она обошла вокруг машины. Сзади, на откидном борте грузовика, примостился солдат с ППШ. Голова его лежала на откинутом назад брезентовом пологе, похоже было, что он спал. Неожиданно встретившись с ним взглядом, она вздрогнула. Солдат посторонился и сделал едва заметный жест, как бы приглашая ее заглянуть в глубь темного, закрытого брезентовым пологом фургона. Нина остановилась в нерешительности. Подтянулась на руках, минуту смотрела, отпустила руки и стала на землю. Она смотрела вверх на живого солдата, словно ожидая подтверждения чего-то, о чем боялась спросить.

— Васыль… — объяснил он шепотом. — Это были раненые. Их везли в госпиталь. Сегодня в полдень. Задержали на перевале. Пошли в штыковую. На раненых. Всех штыками…

Солдат замолчал. Только сейчас Нина заметила, что он так же молод, как и она.

— Офицера здесь нет? Не убит? А что, ни одного офицера… — вдруг быстро зашептала она.

Солдатик отрицательно замотал головой.

Нина осмотрелась. Только теперь она заметила, что на дороге стояли еще два грузовика с погашенными фарами. Она бессознательно двинулась в их сторону, но вдруг повернула в сторону дома.

Тихий свист остановил ее у входа. За порогом стоял Алексы, прижавшись к стене спиной, как человек, спасающийся от обстрела.

— Убитые. Везут тех, которых ранеными провозили на рассвете. Кровавый Васыль, — услышал он ее испуганный шепот. Она хотела убежать, но он потащил ее за собой. Обогнул два грузовика с горящими фарами и вышел перед грузовиками с потушенными фарами. Увидел красную точку, обозначившуюся под тентом, остановился, отпустил Нину, достал из кармана спички и пачку сигарет, ударил по железной культе протеза, выдвинул ту сигарету, которую можно было легко достать, достал ее и воткнул в зубы.

— Ну ладно, можешь идти, — проворчал он, а сам медленно пошел к темневшему грузовику.

— Пожалуйста… — невнятно сказал Алексы и подтянулся на руках, как будто бы для того, чтобы прикурить у часового. Ища огонь, он смотрел ниже.

— Кажется, всех раненых штыками… — прошептал он.

— Ага. Одного оставили живым. «Расскажешь своим, что вас так разделал Кровавый Васыль». Его кастрировали и оставили в канаве. Он видел, как закалывали остальных.

Внезапно солдат отпрянул. Парень схватил его за рукав, второй рукой — железным крюком — уцепился за борт грузовика.

— Возьмите меня к себе, а? — зашептал он вдруг, торопливо, как безумный. — Я вам его, Васыля, в зубах принесу, я их знаю, уже два года я знаю их приемы… — потряс он своей железякой, как грамотой, и вдруг спрыгнул на землю.

Солдат одернул ремень висевшего на шее ППШ и отступил в глубь фургона.

— Пусти! — услышал солдат в темноте пронзительный девичий крик. Он инстинктивно оглянулся, но сзади была лишь непромокаемая брезентовая темнота. Послышался топот убегающего человека. Солдат, чинивший с шофером радиатор изрешеченного, превращенного в катафалк грузовика, со злостью сплюнул и выругался…

— Щупать ему захотелось, сукин сын!

Прошел месяц. Опустевшие поля стали еще печальнее. Люди выходили на осеннюю вспашку, ворочали свою землю, ту, что всегда, но знали: теперь за горизонтом была ничейная земля. Выселяемое украинское население эшелонами ехало на запад. Банды, лишенные поддержки, поднимались все выше в горы или, зарывшись в землю, создавали в опустевших селах целую систему бункеров, скрытых под обезлюдевшими хатами. Несмотря на это, по ночам еще поднимались зарева пожарищ, а днем люди боялись уходить за горизонт. Солтыс, если ему надо было в повят, всегда ездил с военным и таким же образом возвращался.