Тайный заговор Каина - [133]

— Они снова вернулись друг к другу, — сказал Пьер, довольно улыбаясь. Он, должно быть, заметил немой вопрос в моих глазах, потому что сразу начал объяснять:

— Вы знаете, герр Марк, что когда я заканчиваю свою работу здесь, то иду обычно в другой бар. У меня много друзей, и мы встречаемся, чтобы поговорить о том о сем и выпить. Это только завязка сюжета, как вы понимаете. Совсем недавно я обнаружил здесь главного инспектора Эйлерса в хорошем подпитии. Я отвозил его домой пару раз. Он из тех парней, что обычно уединяются — только пьют и курят, не бреются и не выходят из бара до поздней ночи. Как вы знаете, люди не очень жаловали его за политические взгляды. Но после того, как от него ушла жена, а его сын попал в беду, все стали жалеть его. Однажды вечером он сказал мне, что во всем виноват только сам. То, что он ненавидел нацистов и постоянно охотился за ними, не вызывало у окружающих ничего, кроме неприязни и антипатии. Он ничего не замечал вокруг, уйдя с головой в свою борьбу и свою ненависть. А когда, наконец, очнулся, то увидел, что остался совершенно один. Никто не сочувствовал ему, никто не разделял его взглядов. Он вызывал лишь брезгливость и жалость, и только у самых добросердечных соседей. Но особенно болезненно он ощущал потерю самых близких ему людей — жены и сына. Он почувствовал, что его борьба и его ненависть, вся его жизнь лишены смысла. Когда он осознал это, ему осталось только стать таким, как все, или покинуть страну, которую он так любил. И поскольку в своей фанатичной борьбе и ненависти он не потерял окончательно разум и инстинкт самосохранения, то выбрал первое. Ну, короче говоря, он обещал мне держать рот на замке. Все, чего я хотел, так это чтобы к нему вернулась жена. Но он боялся даже просить ее об этом, ну я и сделал это за него. Результат перед вашими глазами. Два человека счастливы — что может быть лучше!

— Все правильно, — сказал я. — И Эйлерс не собирается больше выступать против неонацистов?

— Конечно же, нет. Он же интеллигентный человек. Он просто слегка заблуждался насчет своей работы. А теперь он увидел свет — просто путь, по которому каждый человек — и вы, и я — где-то и когда-то проходит сам, без посторонней помощи, и который имеет свой смысл только для этого человека. И тогда он перестает казаться смешным и несчастным. Так много хочется сделать, но уже слишком поздно: времена изменились, и то, что раньше казалось первостепенным, сейчас перестало быть важным.

— И то, что здесь нацисты, тоже не важно?

— Да нет, герр Марк, — стал убеждать меня Пьер, — я не это имел в виду. Я хотел сказать, что это не важно, потому что то, что уже произошло, изменить нельзя. — Он улыбнулся, счастливый, но уставший. — Разве я плохо сделал? Два счастливых человека…

Пьер, улыбаясь, смотрел на счастливую пару. Глаза его потемнели, в них сверкнула предательская влага. Вероятно, это были слезы гордости и умиления.

— Три, — поправил я его, — ты забыл себя.

— Верно, три, — кивнул он. — Они пообещали, когда закончат ужинать, зайти в бар чего-нибудь выпить. Я был бы очень рад, если бы вы тоже пришли, герр Марк.

— С удовольствием.

— Мы устроим небольшой праздник.

— Со счастливым концом.

В эту ночь мне так и не удалось уснуть, и я попутно записал еще одну ленту. Когда я закончил записывать, уже наступило утро.

Ей хотелось бежать к нему, целовать его, обнимать его, но он шел к ней, а она, казалось, не может даже пошевелиться. Как парализованная, она стояла, не шелохнувшись, с широко открытыми голубыми глазами, ее светлые волосы свободно ниспадали на плечи. На ней было леопардовое пальто поверх шерстяного платья песочного цвета, в руке она держала маленькую сумочку из крокодиловой кожи. Панос Митсотакис, в сером костюме и голубом плаще, выглядел стройнее, чем год назад, когда Ванесса видела его в последний раз. Его черные глаза выражали крайнее замешательство. Ванесса дрожащими губами изобразила улыбку. Митсотакис тоже улыбнулся. Теперь он уже стоял перед ней. Она обхватила Паноса руками и спрятала свою голову у него на груди.

Он гладил ее волосы, шептал ее имя, а потом они долго стояли, глядя друг на друга, не в силах произнести ни слова. Ванесса почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Она засмеялась неестественным, истерическим безудержным смехом. Он засмеялся в ответ нервно и тоже ненатурально. Она взяла его руку, они вдвоем подняли его чемодан и, не говоря ни слова, пошли к ее машине. Ванесса молча вела машину. Панос то и дело откашливался, поправляя галстук и отбрасывая назад свои густые черные волосы. Наконец Ванесса нарушила молчание:

— Волнуешься?

— Да, — ответил Панос.

— Я тоже. Ты все равно не можешь волноваться так, как я. Ты ел?

— Нет.

— Замечательно. Я приготовила для нас обед.

— Тебе не следовало делать этого. Ресторан…

— Ресторан? Ничего подобного! У меня небольшая квартирка, Панос, я надеюсь, она тебе понравится. — К Ванессе вернулось ее самообладание. Она мельком взглянула на него. — Ты хорошо выглядишь.

— Бритт! Смотри! Этот автобус!

— Ты действительно хорошо выглядишь, — продолжала Ванесса. — Лучше, чем год назад. Как дела в Сорбонне? — Пошла плохая дорога, и Ванесса была вынуждена сосредоточиться на управлении машиной. — Ты все еще живешь в нашей гостинице?