Тайный заговор Каина - [106]

Такие мысли будоражили меня, и порою мной овладевала томительная безысходность. Я чувствовал волнение и отчаяние, смешанное с надеждой, все то, что ощущает игрок, боящийся проиграть и одновременно надеющийся на крупный выигрыш.

— Я хотела бы жить в Швейцарии, — страстно сказала Лилиан. — С тобой, под ярким солнцем, у воды. Подальше от всего этого.

— Скоро мы там будем, — заверил я ее, думая о встрече у Черных ворот. — Очень скоро, только верь мне, Лилиан!

В это же самое время Борис Мински описывал новую жизнь на озере Маджоре своей жене Рашель в саду санатория «Хорнштайн».

Я оставил свой автомобиль в гараже отеля для техосмотра. В вестибюле отеля я купил карту местности. Один из служащих сообщил мне, что Парадин просил позвонить ему в номер 412.

Услышав мой голос, он сразу же попросил меня зайти к нему.

— Но я уезжаю во Франкфурт.

— Именно поэтому ты мне и нужен. Это займет немного времени.

— Хорошо, я через минуту буду, — ответил я и повернулся к клерку: — Мой брат у себя?

Тот взглянул на щиток с ключами.

— Нет, он вышел, герр Марк.

— Не оставил ли он мне записки?

— К сожалению, нет.

Я засунул купленную карту Трювеля во внутренний карман своего пальто и пошел к Парадину.

В его номере, полном табачного дыма, повсюду лежали папки и официальные документы. Эйлерс и молодой человек с длинными белыми волосами встали со стульев, когда Парадин, хромая, направился ко мне для рукопожатия.

— Хорошо, что ты пришел так скоро, Ричи. Как себя чувствует фрау Ломбард?

— Хорошо, благодарю тебя, — ответил я, несколько раздраженный присутствием посторонних. Серое лицо Эйлерса имело страшно усталый вид, с черными кругами под глазами. Пепельница перед ним до краев была наполнена окурками. Его рукопожатие оказалось более слабым, чем у молодого блондина.

— Ольсен, — представился тот.

Молодой человек имел приятную, открытую внешность, густые белые волосы, продолговатое лицо с умными серыми глазами и волевым подбородком.

— Герман Ольсен — один из моих людей. Отныне он будет присматривать за тобой, Ричи.

— Я буду вашей тенью, — подмигнув мне, сказал Ольсен.

— Всегда рад вас видеть, — широко улыбнулся я.

— Отныне вы часто будете меня видеть. — Он повернулся к Парадину. — Я вам еще нужен здесь, шеф?

— Нет, можете идти.

Ольсен поднял руку, прощаясь с нами, и вышел из комнаты.

— Так ты думаешь лететь во Франкфурт, Ричи? — спросил Парадин.

— Да, — ответил я. — Мне надо поговорить с Мински относительно клуба. Он сильно обеспокоен.

— Ну, это понятно, — равнодушно прокомментировал Эйлерс.

— Ты не возражаешь, если Эйлерс поедет с тобой? — спросил меня Парадин. — Ему тоже нужно во Франкфурт.

— Да, конечно, его сын… — сказал я и тут же осекся.

— Все в порядке, — произнес Эйлерс. Голос его дрогнул, и он поспешно отвернулся к окну. Эйлерс, казалось, готов был заплакать.

— Мы поедем, как только вы будете готовы, — сказал я.

— У меня теперь уйма времени, — сказал Эйлерс так тихо, что я едва расслышал его слова.

— Что это значит?

— Это значит, что шеф полиции отстранил на время Эйлерса от его обязанностей, — пояснил Парадин и, обратившись к Эйлерсу, добавил: — Вам следовало бы взять отпуск. Вы и так работаете на износ и, учитывая то обстоятельство, что ваш сын сейчас в тюрьме, а жена ушла от вас…

— Жена ушла от вас? — удивленно спросил я.

Эйлерс молча кивнул.

— Да, — продолжал Парадин. — Ему сейчас очень тяжело. Я знаю, что тебе тоже нелегко, но Эйлерсу нельзя сейчас подолгу оставаться наедине с самим собой. Ты ему нравишься, Ричи. Я остаюсь здесь, поэтому обещай мне, что поддержишь Эйлерса в это трудное для него время.

— Разумеется, — ответил я, остро ощущая, что я презренный предатель, которому доверяют друзья.

Йохан, восемнадцатилетний сын офицера тюремной охраны Столлинга, так отзывался о своем отце:

— Мой старик с каждым днем становится все глупее и глупее. Это невероятно.

— Должно быть, стыдно иметь такого отца, — заметил его друг.

— Я и стыжусь, — ответил Йохан. — Он глупый осел. Ну, я выскажу ему все, что думаю. Он ничего уже не говорит о моем поведении в школе. Он не хочет расстраивать мать, вступая со мной в полемику. Так он говорит. Конечно, мать больна, она меня любит и переживает за меня и сестру, но дело тут совсем в другом. Старик перестал придираться ко мне, потому что видит, какой позор я должен терпеть по его милости. Это свидетельствует о том, что он сознает свою вину. Если бы у меня было хоть немного денег, я давно бы ушел из дому. Я ужасно разочарован и в своем старике, и в своей матери, хоть мне и жаль ее. Она постоянно болеет, постоянно лежит в кровати и постоянно жалуется. Я стараюсь как можно меньше бывать дома, но иметь таких родителей, это, конечно, большое бремя!

Ганс Эйлерс был вполне достоин Йохана в его отношении к своему отцу. Он презирал отца с детства, а теперь еще и ненавидел его.

— Мой старик? Это дряхлый, старый дурак! Меня тошнит от его унылой болтовни. Я больше не могу его слушать. Я бы желал, чтобы он умер сегодня, а не завтра. Мать получала бы довольно приличную пенсию. Конечно, это не такое уж богатство, но мы могли бы прожить на это до тех пор, пока я не стал бы нормально зарабатывать. У нас есть дом. В стране существует вполне эффективная политика страхования жизни. Мой старик — мешок с дерьмом.