Тайный агент - [22]

— Когда вы это говорили? — переспросила она. Она не слушала его. Он увидел, что она вот-вот заплачет и стыдится этого, наверно, от жалости к самой себе. Это качество в людях его не трогало, даже в детях.

Он сказал:

— В том-то как раз и ценность Бернской рукописи, что она восстанавливает подлинную роль Оливье. Она делает всю историю трагической, а не просто героической. Ибо в Оксфордском варианте образ Оливье сглажен: он наносит Роланду смертельный удар случайно, когда глаза ему заливает кровь, струящаяся из ран. Такая версия, как вы понимаете, подстроена: кому-то она была нужна. В Бернском варианте Оливье беспощаден: он расплачивается с Роландом за напрасно погубленные жизни. И тот умирает, ненавидя человека, которого он любил, — гордый себялюбец, которого больше волновала личная слава, чем победа его веры... Конечно, этот вариант не исполнялся в древних замках на пирах. Менестрели хорошо знали вкусы своих повелителей, которые вполне могли сойти за Роланда в миниатюре, — у них все держалось на обмане и силе. Оценить значение Оливье они были неспособны.

— А мне Оливье очень даже нравится! — воскликнула она. Д. не без удивления посмотрел на нее, и она пояснила: — Мой отец, как средневековый барон, был бы полностью на стороне Роланда.

Он сказал:

— Вскоре после того, как я опубликовал Бернскую рукопись, началась война.

— А когда она кончится, что вы будете делать?

Он никогда над этим не задумывался. Он сказал:

— Вряд ли мне суждено увидеть конец войны.

— Вы как Оливье — прекратили бы кровопролитие, если бы могли, но раз уж оно началось...

— О, я похож на Оливье не больше, чем мои несчастные соотечественники, которые сидят в окопах, — на Роланда. Или Л. на Ганелона.

— Кто это Ганелон?

— Предатель из «Песни о Роланде».

Она сказала:

— А вы уверены в своих подозрениях относительно Л.? На меня он производит впечатление вполне приятного человека.

— Такие умеют быть приятными. Они веками упражнялись в этом искусстве. — Он допил свой бренди и сказал: — Ладно, хватит. Зачем мы говорим о делах? Вы просили меня прийти, я пришел.

— Я хотела помочь вам. Вот и все.

— Зачем?

— После того как они вас вчера избили, мне было не по себе. Кэрри, конечно, подумал, что я перепила. Но у меня перед глазами стояло ваше лицо. Послушайте, — воскликнула она, — вам нужно знать, с кем вам предстоит иметь дело. Здесь никто никому не верит. Я никогда не видела более или менее честной физиономии. Я имею в виду настоящую честность во всем. Мой отец и окружающие его люди — они честны, ну, скажем, с официантом в ресторане и, возможно, с собственными женами. Кстати, жены у них как на подбор — тупые и самодовольные особы. Но, когда дело касается угля или рабочих... Если вы хотите что-нибудь получить от них, ради бога, не устраивайте мелодраму и не будьте сентиментальны. Покажите им чековую книжку и постарайтесь, чтобы контракт был составлен железным, недвусмысленным языком.

Д. было видно, как в смежном зальчике посетители, оставив кружки, предавались традиционной забаве — метали стрелки в мишень, и, надо признать, весьма метко.

Д. сказал:

— Я приехал не для того, чтобы просить милостыню.

— Вам действительно позарез необходим уголь?

— Теперь воюют не так, как во времена Роланда. Уголь может оказаться ценнее танков. Как раз танков у нас сейчас больше, чем нужно. Правда, не очень высокого качества.

— И Ганелон еще может все испортить?

— Ему это будет не так-то просто.

— Я думаю, у отца вы застанете всю добрую компанию. Все прибегут — и Голдстейн, и старый лорд Фетинг, Бригсток и Форбс. У жуликов тоже есть свои правила игры. Вам надо знать, кто будет играть против вас...

— Зачем так резко? Как-никак — это люди вашего круга.

— Нет у меня никакого круга. Мой дед был рабочим.

— Вам не повезло: вы подобно мне стоите на нейтральной полосе. От выбора не уйти. И все равно, и та и другая сторона не будет нам доверять.

— Вы можете верить Форбсу, — сказала она, — я имею в виду — в том, что связано с углем. Конечно, не абсолютно во всем. Например, фамилия у него не настоящая, на самом деле его зовут Фурстейн — он еврей. И в любви он не честен. Хочет на мне жениться, а сам содержит любовницу, которая живет на Шепердс-маркет. Об этом рассказал мне его друг. — Она рассмеялась. — Не правда ли, милые у меня друзья?

Это признание причинило ему боль, второй раз за сегодняшний день. Он вспомнил девочку из отеля. В нынешние времена мы узнаем слишком много, не достигнув зрелости. У него на родине дети знакомятся со смертью, еще не начав ходить. Люди теперь рано привыкают желать, а ведь желание должно вызревать медленно, как плод на древе опыта... Для счастливой жизни необходимо, чтобы разочарование наступало одновременно со смертью. Теперь же сначала полностью разочаровываются, а потом кое-как живут.

— Вы не собираетесь выйти за него замуж? — спросил он с беспокойством.

— Может, и выйду. Он лучше многих.

— Да и насчет любовницы, возможно, сплетня...

— Нет, правда. Я посылала частных сыщиков проверить.

Рухнула последняя иллюзия — и здесь нет мира и покоя. Когда он высадился на английский берег, он почувствовал некоторую зависть. Еще бы, какая безмятежность, какое доверие к человеку, даже когда проверяют его паспорт. Но за этим скрывалось что-то другое. Он-то воображал, что подозрительность, в атмосфере которой проходила его собственная жизнь, — неизбежное порождение гражданской войны. Теперь он приходил к выводу, что подозрительность существует повсюду, — она часть человеческого бытия. Людей объединяют их пороки — свои кодексы чести существуют среди неверных супругов и у воров. В прежние времена он был слишком поглощен любовью к жене, Бернской рукописью и еженедельными лекциями по романским языкам и мало замечал, что творилось в окружающем его мире. Похоже, на всем свете едва наберется с десяток честных людей. Жаль. Не лучше ли уничтожить этот мир и начать с самого начала — с тритонов...