Тайные улицы, странные места - [20]

— Я попросить хочу. Ты там не болтай, ладно? Ну, пока солнце. И ничего не спрашивай. Там. Извини.

— Да, конечно, — Женька немного обиделся, потом испугался, что она увидит — обиделся, потом вспомнил про свой носище и черный синяк, успокоился, та не увидит.

— Сандали сними, — девочка еле заметно улыбнулась, не размыкая губ. Сбросила обувь и вошла первой, бережно неся перед собой кружки.

Войдя следом, Женька открыл рот, забыв убрать руку с края высокой калитки. Тут же захотел спросить, и вообще сказать «ну, ничего себе», но уже ж два раза говорил, вспомнил и промолчал, идя следом и потрясенно рассматривая стены и…, и… — да что оно вообще такое?

Каменные стены разной высоты казались мягкими, как подушки, светили густой побелкой, темнели голубоватыми тенями на каких-то кубах и возвышениях — то округлых, то с четкими геометрическими очертаниями. В стороны уходили боковые проходы, Женька заглядывал туда, торопясь за девочкой, спотыкался, когда под босыми ногами оказывались внезапные пара-тройка ступенек вниз или вверх. В один из проходов Женя свернула, и попетляв, они вышли на терраску из длинных, тоже беленых ступенек, но с нее не открывался ожидаемый вид: перед глазами снова был коридор лабиринта с разновысокими стенами. Только дальний его конец обрывался распахнутым прямо в небо проемом, полным алого сияния, выше переходящего в желтый, а еще выше — в нежную зелень и светлую голубизну.

Женя осторожно примостила кружки на белую ступеньку. Шагнув в сторону, вынула из беленой ниши тряпочный вязаный коврик, расстелила, уселась и похлопала рядом.

— Садись, вот тут как раз.

Он послушно сел, покосился на ее профиль, который временами скрывал легкий парок из чашки, которую она держала обеими руками. Женька взял свою, погружая лицо в густой аромат, вдохнул с наслаждением.

Тут было совершенно тихо, кажется, в первый раз за последние несколько дней, удивился он, никакого ветра, ни сквознячка. И птицы остались где-то там, за пределами беленого камня, чертившего светлеющее небо мягкими линиями.

На третьем глотке в проеме загорелся над черной линией горизонта красный уголек, стал чуть больше, еще больше, превращаясь в лежащую короткую полоску, она слегка изогнулась, становясь полумесяцем, светлея до огненно-алого цвета, потом — почти до белого, резко отороченного всеми оттенками красноты. И мерно, неумолимо поднимаясь, солнце вылезло из черной границы сперва половинкой, а потом уже целиком, огненным шаром, точно в центре открытого проема, заполняя белую геометрию удивительными тенями и красными всполохами света.

Женька забыл про свою кружку, держал ее на согнутом колене, обжигая донышком кожу. Это было так прекрасно, казалось, это вообще где-то в других местах. Может быть, в космосе, а может, в другой совсем реальности. Если прислушаться, далеко внизу утренне шумел город, ехали машины, собаки лаяли, вовсю пели птицы. Даже заорал петух, ему отозвался другой. Но все звуки отступали, не мешая испытывать полное погружение в волшебное «не здесь». Тени ползли по стенкам, ныряли в ниши и проходы, вдруг свет падал на незамеченную раньше башенку в виде раковины или столбик, выпяченный из гладкой стены. А откуда-то сбоку, в момент, когда солнце уже оторвалось от линии горизонта и отправилось на своем солнечном лифте в небеса, посыпались мелкие радужные огни, расцвечивая белые стены и такой же белый пол ярчайшими цветными точками и полосами.

Что это? — хотел спросить Женька, — откуда это? Там — что?

Но спутница попросила, чтоб без вопросов…

— Поставь кружку.

— Что? — он поднял к ней лицо, убирая с колена горячую кружку.

Женя, вскочив с коврика, поставила на место, где сидела, маленький штатив с серебристым фотоаппаратом, что-то там покрутила, нажала на кнопку.

— Десять секунд!

Смеясь, они побежали к небу, полному солнца. Полтора десятка шагов… Проскочили боковой проход, уколовший глаза россыпью сверкающих точек, кинувших на руки и коленки яркие радужные пятна. И встали на самом краю проема, повернулись к пищащему фотику, который требовательно мигал красным огоньком.

Женька успел взять девочку за руку, они застыли, а через секунду огонек мигнул и раздался еле слышный отсюда щелчок. Потом еще один и еще.

— Все, — сказала Женя, не отнимая руки, — три кадра. Пойдем смотреть?

— Сейчас…

Он смотрел вниз, узнавая место, но в полном удивлении, как получилось, что они оказались тут, а он совершенно не помнит. Самый центр города, гряда холмов, старые домишки на улочках, опоясывающих склон. Крайняя улица выходит огородами прямо на склоны горы, вернее, древнего холма, на склоны, покрытые степной травой, сейчас — совершенно рыжей от летнего зноя.

По такой же траве от наружной беленой стены вниз уходила узкая тропинка, стрелкой между сизых кустов полыни и ярко-зеленых, с красными ягодками, — гармалы. И терялась на подходах к уже полноценной улице, с ее крышами, кронами деревьев, квадратами огородов и дворов, которые можно было рассматривать сверху, будто открываешь крышку на ящике с игрушечными модельками.

Где-то там, за спиной, понял Женька, макушка холма, на ней обелиск, чуть поодаль — руины античного городища. А перед глазами сейчас — светло-оранжевая от солнца вода бухты, и солнце над ее левым краем, вышло из-за дальних холмов, что за городом. Вот, половину вопросов уже можно не задавать. Это западный склон, а дом, где внезапно оказался Женька, он вылез выше остальных, а его огороды, сараюшки, стеклянная кухня и волшебный белый лабиринт — еще выше, почти добрались до маковки не главного холма — что называется горой Митридат, а — до соседнего, он чуть ниже, но все равно во все стороны с него — почти весь город. Только женькина пятиэтажка скрыта сперва за склоном, а потом еще и за обелиском.