— Я тут подожду, — негромко сказала Женя, — тропинка вон, между помидоров. А то в доме воды нет, со вчерашнего дня.
Женя удивился, какая связь между водой в доме и уличным домиком уборной, но добредя, с неловкостью понял, все ж просто — тут вода не нужна, а в доме, наверное, еще один туалет.
…На стенке сортира снаружи висел пластмассовый рукомойник с пипкой, она загремела, цепляясь и выпуская из емкости струйку воды в эмалированный поддон, потом вода зазвенела ниже. Женька мыл руки, держа в ладонях подсохший кирпичик мыла, и осторожно, чтоб не беспокоить шею, крутил головой, пытаясь сообразить, где же они находятся. И как он вообще тут очутился. А где Капча? И что стало с несчастной Аной? Судя по его носу, вряд ли сам был суперменом и всех расшвырял, нет, явно вырубился с первого же удара. Кстати, про нос…
Вытирая руки жестким льняным полотенчиком, висящим на крючке рядом с рукомойником, Женька попытался разглядеть себя в зеркальном квадратике напротив. Сумрачное зеркало отразило как раз один только нос, сильно распухший. Потом — глаза, не очень заплыли, прикинул, вешая полотенчик обратно, но все еще будет, тем более на переносице расплывалось черное пятно свежего синяка. Он вздохнул и направился обратно, лавируя между роскошных помидорных кустов с чуть колючими ветками и алыми даже в зыбком бессолнечном свете атласными кулаками плодов. Один упал прямо на плитки тропинки, Женька нагнулся, взял в руку, усмехнувшись сравнению — кулаки, ага, — но тут же поморщился и снова стал похоронно-серьезным. Так меньше болело лицо.
Помидор протянул девочке, та кивнула, принимая. Оглянулась куда-то в сторону, видно было по серьезному лицу, соображает важное. И что-то решив, шагнула в сторону, куда за край сараев уводила еще одна тропинка, тоже поросшая ковриком мелколиственной травки.
— Скорее, кофе успеем. Ты кофе пьешь утром?
— Утром? — Женька шел следом, по левую руку тянулись задние стены сараюшек, увешанные всякими интересными штуками под узким навесом — топорики, длинная коса — совсем настоящая, какие-то кожаные ремни с пряжками и вдруг — здоровущий хомут, наверное — хомут, решил Женька, проходя мимо поставленных один на один деревянных бочонков, обшитых ржавыми жестяными полосками. И снова озадачился, замечая светлеющее небо и слыша с боков и откуда-то снизу мерное гульканье горлиц:
— Уже утро, да? Вот же… А-а как я? Ну, мы в смысле. И где?…
Женя ускорила шаг.
— Давай потом? Сперва кофе. И солнце.
В стеклянный дом она почти влетела, и Женьке пришлось придержать и самому аккуратно закрыть дверь, застывая на пороге от изумления.
— Ничего себе!
Домик походил на игрушку. Весь был собран из разного размера стекол, как и давешние окна, но тут из деревянных рам было все — стены и граненый купол крыши. От пола до женькиной макушки стекло заменяла полоса полупрозрачной стеклянной плитки — из такой когда-то в городе были сделаны автобусные остановки, это было очень здорово, но потом всю плитку побили и теперь остановки сварены из крашеного железа — лавка из прутьев, над ней козырек в два ската.
Внутри домика оказалась кухня, вполне обычная, со столом в середине и не новой мебелью из белого дсп. Мойка, сушилка, шкафчики и кухонные столы, все шло вдоль стен по кругу и только в одном месте была оставлена пустота, в ней — проем, в проеме видна узкая лесенка с изгибом.
Оглядываясь, пока Женя стремительно набирала воду в электрочайник, ставила на боковой стол кружки, сыпала кофе и сахар, он задрал голову к потолку. Снова повторил:
— Ничего се-бе!
Стеклянный граненый купол был отсечен от помещения непрозрачной площадкой потолка, в центре из него спускалась на цепочке люстра (тоже довольно странная, понял Женька, но решил рассмотреть ее позже), и видимо, именно туда, в самую стеклянную макушку, вела лесенка в проеме кухонной стены.
— Сейчас солнце выйдет, да? — он топтался, не опуская голову, в переносице толкалась, пульсируя, кровь, смотреть было немного больно, поплыл по кухне горячий кофейный аромат, щелкнул, отключаясь, чайник, завыла микроволновка, догоняя сунутые внутрь чашки до кипения. А за стеклянными гранями, ломаясь в них и расцветая, плыли невероятно прекрасные облачные перья, легчайших оттенков алого и лимонного.
— Да. Осталось десять минут. — Женя внимательно смотрела в освещенное окошко на карусель чашек, — надо успеть.
— Ох. Мы туда полезем? Давай чашки, я понесу.
— Уронишь, — Женя сунула ему в руки мягкое кухонное полотенце, — я понесу. Нет, мы пойдем в лабиринт. Не споткнись.
Через минуту они были снаружи, и Женька с великим сожалением окинул глазами граненую маковку стеклянного дома. Лучше бы там, на верхотуре.
— Кухню надо чинить, — объяснила Женя, ведя его какими-то закоулочками между обычных беленых стен, вдоль забора из деревянных кольев, на который свешивались ветки садовых дерев, — там верхние ступеньки провалились, не залезешь. А одному трудно, надо вдвоем.
— Одному кому?
— Потом, хорошо? — она пропустила его вперед, держа в каждой руке по горячей кружке, — открывай. Только. Жень…
— Что?
У нее было серьезное лицо и на пятнах веснушек снова занималась легкая краска, расползаясь по скулам и вокруг носа.
