Тайные нити земного могущества - [21]

141. Человека долго лечили примерно по той же схеме, по которой ремонтируют пароход. Но человек намного сложнее, чем самый современный, очень сложно устроенный трансокеанский лайнер. Есть в нем что-то еще, помимо корпуса, ребер-шпангоутов, главного двигателя.

142. Какой язык окажется общим языком с представителем более высокой цивилизации? Английский? Китайский? Русский? Эсперанто? Не думаю. Скорее, общим окажется язык вдохновения, язык озарения, язык контакта со Сверхсознанием, чем обычные человеческие слова или по придуманным человеком правилам выполненные рисунки. Во Вселенной нет слов, но есть форма, цвет, звук, движение. В гармоничном сочетании они составляют основу вселенского универсального языка.

143. Магу среднего ранга некому завидовать. Может быть, Президенту страны? Но жизнь Мага, наверное, не менее интересна. А уж уровень круга общения — несоизмеримо выше.

144. Марк Шагал жил 98 лет, Пабло Пикассо — 91, Сигурд Сване — 94, Жан Хейберг — 92, Хильдинг Линнквист — 93. Задели они своей кистью какую-то таинственную точку в том непостижимом пласте, где программируются собственные судьбы и продолжительность земного бытия?

Кстати, никто из перечисленных не был художником-реалистом, замкнувшимся в трехмерном мирке.

145. Озарение — это Контакт.

146. Однажды я оказался в доме престарелых. Это был не простой дом престарелых, с обычными дедушками и бабушками, там собрались старички и старушки с интеллектуальным прошлым (назывались они — ветераны науки). Жили они довольно интересно. В тот день, например, у них проходила литературная встреча. Свои рассказы читала перед публикой женщина, седая, с прекрасной осанкой, с ясными голубыми глазами, лет шестидесяти на вид.

После выступления я подошел к ней. Вокруг женщины образовался небольшой кружок, ее поздравляли, благодарили за выступление. Делали и кое-какие замечания по поводу ее рассказов. Разгорелся небольшой спор. Я тоже вставил слово. Женщина обратила на меня внимание, мы долго еще говорили, даже когда все разошлись.

Мы стали общаться. Удивительная, по-своему драматичная судьба. Родилась она в 1904 году, училась в Смольном институте. Потом пришли в учебный класс какие-то люди в полосатых футболках, торчавших наружу, сорвали занятие, поставили в классе пулемет. Потом ее мотало по всему свету: Париж, Лондон, Ницца. На Родину вернулась уже в семидесятые. Написала учебник английского языка. Снялась в эпизодах в ряде исторических фильмов: сыграть аристократку не любую исполнительницу пригласишь, «Ленфильм» приглашал настоящую, неподдельную. Даже если не было слов у роли, был в кадре классический профиль, благородная осанка, движения с достоинством и поколения интеллектуалов в глазах.

Она была прекрасна. Она не воспринималась старушкой, хотя на момент нашего знакомства ей было 83 года.

Однажды я попросил ее показать свою фотографию в юности. Я представил, какая ошарашивающая это была красавица лет в 20-25. Она открыла фотоальбом со словами: «Здесь мне 17 лет».

Трудно поверить в то, что я увидел. С фотографии на меня смотрело безликое, невзрачное существо. Типичная дурнушка.

Через год эта дурнушка уедет в эмиграцию, потом получит блестящее образование, выйдет замуж за неординарного замечательного человека, обретет богатейшие впечатления от общения с интеллектуалами, созидателями и главное — начнет писать рассказы. Познает вдохновение, познает озарение, познает нечто, наделяющее человека способностью творить, то есть делать себя Творцу подобным.

И внешность ее неуклонно менялась. Внешность ее постепенно приходила в соответствие с внутренней красотой.

147. За много лет в журналистике были сотни и сотни интересных встреч. Но лишь некоторые несли в себе какой-то знаковый смысл.

Мне надо было написать в газету очерк про математика, совершившего открытие в своей сфере деятельности. Парню было 25 лет, его труд представили на престижную премию (кстати, он ее и получил). Совершая свое открытие, он попутно разгадал еще пару математических парадоксов.

Тогда, на заре журналистской юности, я уже усвоил простое правило: мало побывать на рабочем месте будущего своего героя. Просись домой. И я приехал к нему.

Первое впечатление было шокирующим. Парень с такой силой з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-аикался, что никакое интервью не клеилось. На нем были очки с круглыми толстенными стеклами. Шея, плечи, спина были так сильно перекошены, что казалось, будто любое движение причиняет ему невыносимую боль. Он скорее походил на пациента какой-то спецлечебницы, чем на крупного ученого. Разговор не клеился, очерк мой безнадежно проваливался.

Потом мы сели играть в шахматы, он меня легко обыграл, хотя, признаюсь, сделать это не так просто. Похоже, выигрыш поднял парню настроение, и я попросил его рассказать поподробнее про свое открытие, пусть я и не пойму половину в его формулах и уравнениях.

Начал он медленно, заикаясь, потом заикание уменьшилось, исчезло совсем, в его формулах, которые мне были непонятны, вдруг будто стихи зазвучали, а свои уравнения он не рассказывал, не зачитывал, он будто бы пел их. Пел со всей душою навзрыд, со всеми переживаниями, озарениями, пел, как священный гимн. У него распрямились плечи, спина. Шея встала на место, глаза засияли, наполнившись светом высокого вдохновения.