Тайные корреспонденты "Полярной звезды" - [2]

Половина всех сохранившихся писем Герцена за 1853–1856 гг. (184 из 368) адресована в Париж Марии Каспаровне Рейхель, близкому другу Герцена, его семьи и оставшихся в России друзей. Через М. К. Рейхель, не вызывавшую подозрения у русской полиции, Герцен переписывался с родиной. Из этих писем мы узнаем, что он считал отправку корреспонденций из России и получение там вольных листков и брошюр делом вполне осуществимым:

«Литературные посылки идут преправильно в Одессу, в Малороссию и оттуда <…>. Неужели наши друзья не имеют ничего сообщить, неужели не имеют желания даже прочесть что-нибудь? Как доставали прежде книги? Трудно перевезти через таможню — это наше дело. Но найти верного человека, который бы умел в Киеве или другом месте у мной рекомендованного лица взять пачку и доставить в Москву, кажется, не трудно. Но если и это трудно, пусть кто-нибудь позволит доставлять к себе; неужели в 50 000 000 населения уж и такого отважного не найдется…» (письмо от 3 марта 1853 г. XXV, 25)⁴.

Некоторые из московских друзей Герцена, запуганные николаевским террором, считали Вольную печать делом не только бессмысленным, но и опасным. М. С. Щепкин, приезжавший в Лондон осенью 1853 г., тщетно уговаривал Герцена уехать в Америку, ничего не писать, дать себя забыть, «и тогда года через два, три мы начнем работать, чтоб тебе разрешили въезд в Россию» (XVII, 272). Щепкин при этом пугал Герцена теми опасностями, которыми Вольная типография угрожает его старым друзьям: «Одним или двумя листами, которые проскользнут, вы ничего не сделаете, a III отделение будет все читать да помечать. Вы сгубите бездну народа, сгубите ваших друзей…» (XVII, 270).

М. К. Рейхель тоже сначала выражала опасения, как бы не пострадали друзья. Герцен, однако, точнее определял силы и возможности Николая, считая опасность «очень небольшой, ибо ничье имя не будет упомянуто, кроме моего и мертвых» (XXV, 25).

«О чем речь, — спрашивал Герцен в письме к Рейхель от 25 августа 1853 г., — разве я предлагаю что-нибудь безумное или что-нибудь больше, как раз пять-шесть в год обменяться письмами, рукописями… да как же это?» (XXV, 98).

Действительно, Николай I никого не преследовал специально за знакомство с «государственным преступником Герценом».

* * *

Решимость, с которой Герцен отвергал все увещевания друзей, поражает. Отрезанный от родины, в сущности совершенно одинокий, не знающий толком о всех российских «подводных течениях» в годы крымских поражений, лишь изредка получающий через М. К. Рейхель весточку из Москвы или из Пензенской губернии (от сосланного туда Огарева), он упорно, можно сказать упрямо, продолжает писать и печатать.

Типография приносит ему и издателю Трюбнеру одни убытки, но за два года напечатано пятнадцать листовок и брошюр⁵. Из Москвы прислали только одну вещь — крамольное стихотворение П. А. Вяземского «Русский бог», которое Герцен опубликовал. Пришла поэма Огарева «Юмор», но Герцен не решился ее издать, боясь повредить другу. Больше из России не шло ничего.

Получился заколдованный круг: без корреспонденции из России нет Вольной печати, а без Вольной печати не будет корреспонденций. Но видно, был у Герцена какой-то особенный дар ясновидения, подсказывавший, что печатать надо даже без ответа, а со временем все будет — и печать и корреспонденции.

Наступает момент, когда этот удивительный дар позволяет Герцену точно определить (январь 1855 г., письмо к В. Линтону): «Время уже на девятом месяце беременности, и я с огромным нетерпением жду событий» (XXV, 225). У него накапливается к этому моменту кое-какой интересный материал, но он придерживает его, словно ждет чего-то.

Что Крымская война проиграна, невзирая на героизм Севастополя, было ясно почти всем, но никто не брался точно сказать, что следует делать. Все выжидают, идут за событиями. По существу в эту пору (конец 1854 — начало 1855 г.) один Герцен готов к событиям.

Внезапная смерть Николая I (18 февраля 1855 г.; даты событий, происходивших в России, приводятся по старому стилю, событий, происшедших за границей — по новому) порождает в России множество надежд, иллюзий, но отнюдь не приводит к немедленному взлету общественного движения. Многими современниками отмечалось, что переломной датой был не 1855, а скорее 1856 год. «Кто не жил в пятьдесят шестом году в России, тот не знает, что такое жизнь», — писал Л. Н. Толстой в «Декабристах». Герцен в предисловии «От издателя» ко второй книге «Голосов из России» отмечал «резкую и замечательную» разницу тона статей, написанных в 1856 г., по сравнению со статьями 1855 г. (XII, 331).

Тем не менее «Полярная звезда» была задумана сразу же после смерти Николая I. Под напечатанным отдельной листовкой «Объявлением о „Полярной звезде“» стоит дата — 25 марта 1855 г., но, возможно, что Герцен специально — для друзей, которые поймут, — поставил под «Объявлением» день своего рождения. Самое первое же известное упоминание о «русском журнале под названием „Полярная звезда“» содержится в письме Герцена Ж. Мишле от 31/19 марта 1855 г., т. е. Через 29 дней после смерти Николая I. Отметим, что в «Объявлении» уже приводится содержание 1 тома «Полярной звезды», т. е. само «Объявление» — результат немалой подготовительной работы. В одной из статей II книги «Полярной звезды» Герцен писал, что идея периодического обозрения ему пришла в голову «на другой или третий день после смерти Николая» (ПЗ, II; 253