Тайные ходы Венисаны - [4]

В эту секунду колени у Агаты словно подгибаются совершенно сами собой, а сердце прыгает в горло. Кто-то сделал ей подсечку, слышится детский хохот, две пары ног стремительно удирают прочь по мостовой, два горла вовсю орут: «Ундеррита! Ундеррита!..» От боли в копчике у рухнувшей на мостовую Агаты темнеет в глазах, она не в силах даже взглянуть вслед своим обидчикам, и только когда сильные большие руки помогают ей подняться, она стонет и вскрикивает:

– Гады! Вот гады!.. – и резко оборачивается.

Перед ней стоит Торсон.

Сцена 3, посвященная памяти святопреставившейся новомученицы и героини, портнихи Клодии. Ее собственное имя было «Ив», она приняла судьбу своей святой, была Руками своей команды, хорошей портнихой и скромным человеком. Мы помним, как крепко она прошивала двойные швы

Тут с Агатой что-то происходит. Если бы ее спросили, плачет ли она, она бы возмущенно сказала: «Вот еще!» Но по ее лицу льются и льются слезы, попадают в рот и капают с подбородка, у Агаты уже полный нос слез и соплей, и когда она наконец говорит: «Торсон!..», получается что-то вроде «Додсон». Она не видела Торсона все Собачьи Дни – ему запрещено ходить в гости, да и разговаривать с кем бы то ни было, даже из своей команды, не полагается до самого возвращения в колледжию, где за ними, и майстерами, и мистресс, и даже за новой ка'мистресс Лаиссой теперь – это уже все знают – будут присматривать унды (мысль, которая так пугает, что Агата поскорее гонит ее прочь): с точки зрения ундов Торсон был настоящий солдат, потому что он, как и все профетто, помогал милитатти выслеживать их передвижения под водой, и теперь с ним поступают так, как со всеми профетто. Два раза в неделю Торсон должен являться к ундам и дышать из огромного металлического шара пара́ми морского растения эльконопа: если на коже проступят радужные пятна – значит, он надолго погружал лицо в воду; бедные профетто теперь даже умыться как следует не могут, чтобы их не обвинили в преступной подводной слежке за ундами, и Агата слышала из взрослых разговоров, что Мелисса, которая еле дождалась своего Торсона с войны, от страха за него вообще запрещает ему мыть лицо – только вытирать влажным краем полотенца. Мелисса – вот в ком все дело: Мелисса не отпускает Торсона от себя ни на шаг, Мелисса ненавидит ундов – и ундерриту. Торсон теперь даже живет в доме у Мелиссы и ее дяди с тетей, потому что сердце его бабушки разорвалось, когда габо выдернули из земли статую ее святой. Нет, нет, Агате нельзя думать про тот день, Агате просто нельзя думать про габо, это так больно, что Агата прижимает руки к груди и тихонько стонет, а Торсон все стоит и стоит перед нею как истукан, и тогда – Агата сама не понимает, как это происходит, —

она вдруг обнимает его изо всех сил, такого родного, большого, теплого Торсона, и начинает говорить, говорить, говорить.

Она говорит о маме и папе. О том, что она уверена: когда начнутся занятия и она, Агата, переселится в колледжию, папа уйдет жить в Дом святого Жулиуса, где селятся только одинокие люди, у которых нет семьи, и где стала жить мама Наисы, когда ее папа вернулся с войны влюбленным в Шанну, Страсть своей команды. О том, что она не знает, как заставить родителей снова полюбить друг друга, но у нее есть варианты, и ей очень, очень, очень надо с Торсоном посоветоваться, и они могут встретиться ночью в замке – он-то знает, что она имеет в виду, – и, вот правда-правда, никто их там не заметит. О том, что один план – наесться толченого кровяного камня (и она даже знает, где его взять, – отколупать от задней лапы страшного зубастого муриоша в соборе са'Джорджио, только туда очень страшно пробираться одной, но вдвоем они справятся!) и почти смертельно заболеть кровянкой – тогда мама и папа забудут обо всем на свете, а когда она выздоровеет, все снова станет как раньше, вот только можно не выздороветь. Она читала про такое в одной книге из лавки слепого Лорио, и про бедного Лорио и его уплывшие книги, которые Агата теперь разыскивает тайком по всему городу, ужасно боясь заблудиться, но зато получая право их читать – даже если они совсем взрослые! – ей тоже надо все-все рассказать Торсону, и еще про жуткого мертвого кота Лорио, Марсона, – обязательно! И о том, что второй Агатин план – сбежать в синий лес Венисфайн, где ее никто теперь не станет искать, потому что после войны унды забрали Венисфайн себе, но Агата с Торсоном смогут прятаться от ундов, потому что ночью один будет сторожить, пока другой спит, и что самое страшное, конечно, не унды (вот еще!), а некоторые из Тех Сорока Шести – унды же нарочно утопили их, а не убили, чтобы они страдали от тоски по своим семьям, вот они и ходят по лесу, ищут, кто бы отвел их в город, – но вдвоем они сделают себе копья с габионовыми наконечниками – хотя, конечно… Нет, об этом думать не надо, а надо думать о том, что когда родители Агаты окончательно поймут, что их дочь пропала, они бросятся друг другу в объятия, а тут и Агата появится, и они ей рано или поздно все простят, и все трое будут счастливы. А третий ее план…

Медленно-медленно Торсон убирает руки Агаты со своей шеи и пятится. Лицо у него пунцовое, и смотрит он не на Агату, а на булыжную мостовую у себя под ногами. Агате кажется, что он сейчас тоже заплачет.