Тайные фрегаты - [150]

С соседних дворов сбегался народ. Мужики снимали шапки, крестились, низко кланялись, говорили приветливые слова. Бабы гомонили разом, утирали слезы, махали руками. При виде такой встречи спутники преображенцы молча переминались с ноги на ногу, сопели носами, подкручивали усы. Надо думать, вспоминали свои родные места и близких.

Иван взглянул на постаревшую мать, уткнулся, как в далеком детстве, в теплое плечо и сам чуть не пустил слезу. Но справился, негромко сказал:

— Здравствуй, матушка! Прости, родная, не смел подать тебе весточку, не мог нарушить приказ. Потерпи еще немного, дело казенное, промедления не терпит. Сейчас покажусь на губернаторском дворе и вернусь к тебе.

В губернаторской канцелярии появление Ивана с именным указом вызвало переполох. В сопровождении усатых преображенцев он протопал через заваленные бумагами комнатушки прямо в кабинет его превосходительства. Сразу же начались беготня, требование отчетов, выписок, справок. Быстро явился и фискал — невысокий круглолицый господин. Его шея была замотана пуховым платком, а вся канцелярия наполнилась едким больничным запахом. Сиплым голосом он пожаловался, что простыл, потому что все последние дни провел на Волхове у речных пристаней. Следил за отправкой караванов хлебных барж в столицу. О том, что плоты дубового леса застряли где-то в пути, узнал слишком поздно. Сразу же послал донос на Высочайшее имя!

Все чиновники почтительно смолкли, слушая эти объяснения. Молча разводили руками, тяжело вздыхали. Его превосходительство понял, что на подчиненных надежды нет, и придется действовать самому. Тут же сообразил, что проводкой плотов для Адмиралтейства ведает канцелярист Семка. Вызвался лично найти и представить на расправу высокому гостю этого бездельника!

Однако губернатору на пришлось показать свое служебное рвение. В соседних комнатах поднялся страшный шум, раздались крики. Дверь распахнулась, и в кабинет ворвался рослый бородач, на котором висело трое канцелярских. Он упал на колени перед Иваном и прогрохотал:

— Ваше благородие! Я знаю, где стоят дубовые плоты!

— Откуда ты, Алферий, прослышал о важном государевом деле? — ласково просипел фискал. Его круглое лицо расплылось в улыбке, при виде которой канцелярских как ветром сдуло.

Но бородатый мужик не испугался и пробасил, что на кухне, где закусывали преображенцы, он узнал, какая забота привела их в Новгород Великий. Третьего дня он рыбачил в устье Меты и сам видел плоты. А не выпускает их уездный комиссар Мохначев, который считает себя на реке полным хозяином. Из-за отвального сбора он повздорил со старшиной плотогонов из Боровичей. А на самом-то деле, требует с него мзду, хотя положенное уже заплачено.

— Ай-ай-ай, как нехорошо, — горько вздохнул фискал и повернулся к Ивану. — Совсем заворовался наш комиссар. Надо бы его немного поучить. В Боровичах-то, по царскому указу, все лоцманы и плотогоны, ради их важной государственной службы, освобождены от налогов и податей. Отвальный и привальный сборы они платить должны, но…

— Все ясно. Беру с собой Алферия и полицмейстера с его людьми, — распорядился Иван. — На Мету отправляемся немедленно!

Вскоре остроносый ушкуй, потомок тех, что служили новгородцам в их походах на Волгу и Каму, стремительно резал глядь Ильмень-озера. Плоты увидели в протоке, между песчаных островов, поросших осокой и тальником. Невольно Иван залюбовался на могучие дубовые стволы, каждый из которых годился для корабельного киля.

Долговязый комиссар Мохначев не ожидал появления полицмейстера в сопровождении незнакомых казенных людей. Но не растерялся и сразу же обвинил плотогонов в тайном провозе соли на продажу. А такое нарушение государственной монополии строго карается. В ответ старшина плотогонов ответил, что имеет соли всего две горсти — только уху посолить… Разбираться с этим кляузным делом Иван не стал, приказал немедленно гнать плоты к новгородской пристани. Господину Мохначеву пообещал, что сообщит губернатору о его непохвальном старании. Ну, а если его опять в чем-то заметят, то пусть собирается ехать в Сибирь.

Полицмейстер остался очень довольным тем, что Иван не произнес страшное «слово и дело», по которому всех причастных к случившемуся следовало заковать в цепи и учинить строжайшее расследование. Произнес лишь отеческое наставление с упоминанием матерей, небесных сил и загробных страданий. Комиссара наказывать не стал. Сделал только рукопашное внушение — выбил два зуба.

На пристани плоты уже поджидал вице-форшмейстер[78], срочно прискакавший из столицы. Сказал, что теперь он лично доставит казенное имущество до самых адмиралтейских складов на Неве. Благодарил Ивана и обещал передать его отчет о случившемся лично генерал-адмиралу.

Таким образом, ко всеобщему удовольствию, дело о дубовых плотах завершилось благополучно. За ревностное старание рыбак Алферий получил пять рублей, а вот канцеляриста Семку пришлось спасать от расправы. Натерпевшиеся страха губернские начальники уверяли, что плоты застряли в пути исключительно из-за его нерасторопности. После вмешательства Ивана решили канцеляриста в острог не сажать, но, для примера всей чернильной братии, выдрать ее на конюшне.