Тайные дневники Шарлотты Бронте - [60]

* * *

Дневник! Я записала немало нежных воспоминаний, сладких, точно собранный с цветов дикий мед, но настала пора для менее приятных заметок. Случилось так, что, пока жизнь в Бельгии текла размеренно и мило, в Хауорте дела шли далеко не гладко. Из папиного сентябрьского письма мы узнали, что деревню поразила холера. Многие люди пали жертвами смертельной болезни. Среди них был и очаровательный молодой викарий Уильям Уэйтман, который после визита к больным и бедным заболел и умер.

Беда не приходит одна, и та осень не стала исключением. В конце октября наш бренный мир покинула Марта Тейлор, также от холеры. Казалось невозможным, что Марта умерла в столь первоклассном учебном заведении, как «Шато де Кукельберг» в Бельгии! У меня никогда не было более беззаботной подруги, чем Марта; она была любимицей всей семьи и верной спутницей своей сестры Мэри. И вот, к моему горю и изумлению, ее жизнь оборвалась в двадцать три года, не успев по-настоящему начаться.

Третий удар последовал всего через несколько дней. Папа написал, что тетя Бренуэлл скончалась от кишечной непроходимости. Потрясенные подобной вереницей скорбных событий, мы с Эмили засобирались домой. Хотя мы уже не успевали на похороны, но понимали, что должны немедленно вернуться в Англию. Папа и брат остались одни, им нужна была женщина для ведения домашнего хозяйства.

В вечер перед отъездом я была в дортуаре одна и со слезами на глазах собирала чемодан. Меня печалили не только кончина тети, Марты и Уильяма Уэйтмана, но и жестокая внезапность отъезда, отторгавшего меня от жизни, которую я полюбила. Вдруг в дальнем конце спальни отворилась дверь. Послышались шаги, мужские шаги, — я сразу их узнала; они затихли у белой занавески, после чего раздался голос месье Эгера:

— Мадемуазель Шарлотта? Можно войти?

Я разрешила сквозь всхлипы. Он отдернул занавеску, приблизился ко мне и промолвил с неподдельной мягкостью и искренностью:

— Скорблю о вашей утрате.

За эти слова я поблагодарила его. Он подошел еще ближе и вложил в руки книгу. Сквозь слезы я разобрала немецкий текст и добротный переплет.

— Что это?

Месье протянул мне носовой платок — ритуал, бессчетное множество раз повторявшийся за последние девять месяцев после наших стычек на уроках, — и, как всегда, я приняла платок, чтобы высушить слезы.

— Это подарок. Надеюсь, он позволит вам продолжить изучение языка, который вы только начинаете по-настоящему понимать.

— Спасибо, — еще раз поблагодарила я, тронутая тем, что он позаботился обо мне.

Когда я вернула платок, месье на мгновение нежно сжал мою руку, и тепло его драгоценного прикосновения заставило меня задрожать.

— Мне известно, каково утратить горячо любимого человека.

Я молча кивнула, не в силах говорить из-за комка в горле; я решила, что он имеет в виду смерть отца или матери. Но я ошиблась. Он тихо продолжил:

— Вы знаете, что я уже был женат?

В моем голосе прорезалось удивление.

— Нет, месье.

— Ее звали Мари Жозефина Нуайе. — Это имя он произнес с благоговением; на его голубых глазах выступила влага, и он сморгнул. — Мы едва успели пожениться, когда разразилась революция тысяча восемьсот тридцатого года. Я присоединился на баррикадах к националистам. Мой юный шурин погиб у меня на глазах. За свободу Бельгии пролилось немало крови. Ровно через три года мои жена и ребенок заболели и оба умерли от холеры.

Из моих глаз брызнули свежие слезы.

— Мне очень жаль, месье.

Теперь мне было ясно, отчего у него столь часто мрачный вид, почему он клокочет, как кипящий чайник. Никто не способен пережить подобные страдания и остаться прежним!

— Это было давно. Я рассказал вам, только чтобы вы поняли: вы не одиноки. Я сочувствую вам.

— Хотя невозможно сравнивать наши утраты, месье. Я лишилась двух друзей и любимой тетушки, но не жены и ребенка.

— И все же ваша утрата невосполнима. Ваши чувства глубоки, мадемуазель, но заверяю вас: боль со временем утихнет. Однажды вы оглянетесь назад, и вместо печали ваше сердце согреют нежные воспоминания.

Я снова кивнула со слезами на глазах, и он в очередной раз протянул мне платок.

— Оставьте его себе, мадемуазель. Вам он нужнее, чем мне. И помните: мы всегда охотно примем вас с сестрой. Расставание печалит и меня, и мадам. Вы стали нам совсем как родные. Приведите в порядок домашние дела, отдайте дань памяти тетушке и возвращайтесь, если пожелаете.

— Правда? — Все происходило так молниеносно, что я не успевала подумать о будущем. — Разве вам не придется нанять другого учителя английского на время моего отсутствия?

— Мы можем взять кого-нибудь до Рождества. Если нужно, ваше место будет ждать вас. Хотите ли вы вернуться к нам в Брюссель, мадемуазель?

Когда я встретила его взгляд, мои глаза вновь наполнились слезами, но теперь это были слезы благодарности.

— Oui, monsieur. Очень хочу.

С того самого мгновения, как я ступила на родную землю, я скучала по Бельгии. Я привезла домой бесценное письмо отцу от месье Эгера, в котором тот восторженно отзывался о наших успехах в пансионате и красноречиво умолял позволить нам с Эмили возвратиться на последний год обучения — на сей раз с жалованьем в обмен на наши преподавательские услуги. Однако необходимо было разрешить два важных вопроса, прежде чем папа одобрил бы наше возвращение: кто будет вести дом после смерти тети Бренуэлл? И что делать с моим братом? В том году брата уволили с поста на железной дороге из-за скандала с пропавшими средствами. Новой работы он не нашел и все время ошивался в таверне «Черный бык». Смерть тети и Уильяма Уэйтмана произвела на него огромное впечатление.