Тайны Змеиной горы - [4]
С молотком в руках перед Федором стояла девушка. Она принялась строго журить:
— Смел и силен ты. Сила есть, ума наберись. Пошто зверя без хитрости хотел одолеть? Нешто так делают, как ты!
Федор не однажды встречался с медведями. Молоток всегда служил верой и правдой. А сегодня при свидетеле случилась оплошность. Стоило Федору отступить несколько шагов назад и спрятаться за могучую лиственницу — все могло кончиться иначе. Сейчас Лелеснов от души сожалел, что вслед за первым не появился второй зверь. Тогда-то он наверняка доказал бы, на что способен.
Девушка заговорила снова, на этот раз примирительно:
— Рубаху сними, помойся в роднике. Я тем временем трав насобираю.
Вскоре она возвратилась и мягко сказала:
— Будем латать кожу.
На кровоточащие борозды ложились холодные листья подорожника. Федор украдкой посматривал на девушку. Та заметила, строго спросила:
— Чего глазищами прилип?
Федор смутился. Девушка ему поглянулась: невысока ростом, статна корпусом и приятна на лицо, двигалась бесшумно и легко. После неловкой заминки Федор робко спросил:
— Кто ты и откуда будешь?
Спасительница промолчала, вроде не слышала вопроса. С шумом разорвала на ленты свой передник и туго притянула подорожник к ранам.
— Дешево отделался. А все-таки час-другой повремени на месте, чтобы кровь корочкой взялась. Как пойдешь, спешить не вздумай, не то потом царапины разъест.
Оба помолчали самую малость, и девушка засобиралась.
— Тебе сидеть, а мне в путь пора. Бывай здоров! При новой встрече со зверем будь поосторожнее.
Федора словно кто подбросил. В голосе — тревога.
— Куда же ты? Мясо на костре изжарю…
Девушка взглянула на кожаную переметную сумку, в которой Федор хранил куски горных пород.
— Видать, служивый ты. А служивый не по мне. Прощай!
С легкостью малиновки девушка порхнула в заросли. Федор пришел в себя, когда почти затих шорох кустов, во весь голос крикнул:
— Сказала бы хоть, как зовут и где тебя искать!
Издалека ответил смеющийся и звонкий голос:
— Время не приспело, молодец! Когда-нибудь, может, и узнаешь!
Указами Петра Первого повелевалось всех пришлых и даже беглых людей с горных заводов «неволею не высылать, дабы тех заводов не опустошить и промыслов не остановить».
Тот, кто бежал от крепостного гнета и добровольно приходил к Демидову в надежде укрыться от властей, попадал из огня в полымя. На шее туго затягивалась петля договорной кабалы. Выбраться из нее человеку становилось почти немыслимо. Демидовские доглядчики зорко стерегли «охочих» людей. При побеге же объявлялся двойной сыск — и со стороны Демидова, и со стороны воеводских канцелярий. От демидовского вездесущего ока человека могла укрыть, пожалуй, лишь одна могила.
Пойманному беглецу не было пощады. Секли плетьми нещадно, горячим железом выписывали указные знаки на коже, бросали в рудничную подземную мокреть. От тяжкого изнурения работой, голода, гнилого спертого воздуха человек в самое короткое время возносился, в назиданье другим, в царство небесное.
Пришел однажды в Колывано-Воскресенскую рудничную контору человек лет пятидесяти от роду и объявил:
— На господина Демидова желаю робить!
Приказчики глазами барышников долго прощупывали пришлого. Крепок и кряжист, как лиственничный сутунок. От такого прок в работе будет. По душе приказчикам пришелся.
— Где писался по последней ревизии?
— В обской деревне Кривощековой, что на самом Сибирском тракте.
— Паспорт или какой другой письменный вид от воеводской канцелярии имеешь?
— Коли имел, не пришел бы…
Приказчики только и ждали этих слов, как мыши в чулане, зашелестели бумагой. Заскрипели перья.
— Как прозываешься?
— Иван Соленый, сын Петров.
— Соленый, говоришь? Почему так?
Пришлый недоуменно пожал плечами.
— Откуда мне знать. Соленый и все…
— Ну и ладно, раз Соленый, будь им. Ставь в конце бумаги крестик и на работу с богом.
— Отчего крестик-то?
Соленый взял бумагу, быстро пробежал глазами по ней и под тощими приказчиковыми завитушками бойким росчерком начертил размашистую жирную подпись.
— Вот так у нас подписывают!
Удивленные приказчики было струхнули — как бы беды на свои головы не накликать. Но Соленый оказался тонким провидцем и рассеял душевное смятение.
— Род мой извечно крестьянский. А грамоте обучился в детстве через любознательность и большое понятие от сельского дьячка…
По знанию грамоты Соленому выпадало некоторое облегчение в работе. Зимой, как и большинство демидовских работников, ходил в бергайерах,[3] копал руду и время от времени вел письменный учет добытому.
После памятной встречи с медведем Федор Лелеснов, с разрешения приказчиков, часто брал с собой Соленого. Сам Федор не умел ни читать, ни писать и нуждался в надежном помощнике по письменной части. Соленый быстро постигал самые сокровенные тонкости рудоискательского дела, оказался общительным и задушевным товарищем, бывалым и находчивым человеком.
При рудном поиске ли, на отдыхе ли в глазах Федора одно видение — девушка с молотком в руках. «Где-то она сейчас? Почему я тогда дал ей уйти, не узнав имени и где живет?» Теперь в девушке Федору все казалось загадочным: и нескрываемое опасливое отношение к служивому человеку, и неожиданный уход, и ее последние слова, подающие какую-то тайную надежду на будущую встречу.
В 1-й том Собрания сочинений Ванды Василевской вошли её первые произведения — повесть «Облик дня», отразившая беспросветное существование трудящихся в буржуазной Польше и высокое мужество, проявляемое рабочими в борьбе против эксплуатации, и роман «Родина», рассказывающий историю жизни батрака Кржисяка, жизни, в которой всё подавлено борьбой с голодом и холодом, бесправным трудом на помещика.Содержание:Е. Усиевич. Ванда Василевская. (Критико-биографический очерк).Облик дня. (Повесть).Родина. (Роман).
В 7 том вошли два романа: «Неоконченный портрет» — о жизни и деятельности тридцать второго президента США Франклина Д. Рузвельта и «Нюрнбергские призраки», рассказывающий о главарях фашистской Германии, пытающихся сохранить остатки партийного аппарата нацистов в первые месяцы капитуляции…
«Тысячи лет знаменитейшие, малоизвестные и совсем безымянные философы самых разных направлений и школ ломают свои мудрые головы над вечно влекущим вопросом: что есть на земле человек?Одни, добросовестно принимая это двуногое существо за вершину творения, обнаруживают в нем светочь разума, сосуд благородства, средоточие как мелких, будничных, повседневных, так и высших, возвышенных добродетелей, каких не встречается и не может встретиться в обездушенном, бездуховном царстве природы, и с таким утверждением можно было бы согласиться, если бы не оставалось несколько непонятным, из каких мутных источников проистекают бесчеловечные пытки, костры инквизиции, избиения невинных младенцев, истребления целых народов, городов и цивилизаций, ныне погребенных под зыбучими песками безводных пустынь или под запорошенными пеплом обломками собственных башен и стен…».
В чём причины нелюбви к Россиии западноевропейского этносообщества, включающего его продукты в Северной Америке, Австралии и пр? Причём неприятие это отнюдь не началось с СССР – но имеет тысячелетние корни. И дело конечно не в одном, обычном для любого этноса, национализме – к народам, например, Финляндии, Венгрии или прибалтийских государств отношение куда как более терпимое. Может быть дело в несносном (для иных) менталитете российских ( в основе русских) – но, допустим, индусы не столь категоричны.
Тяжкие испытания выпали на долю героев повести, но такой насыщенной грандиозными событиями жизни можно только позавидовать.Василий, родившийся в пригороде тихого Чернигова перед Первой мировой, знать не знал, что успеет и царя-батюшку повидать, и на «золотом троне» с батькой Махно посидеть. Никогда и в голову не могло ему прийти, что будет он по навету арестован как враг народа и член банды, терроризировавшей многострадальное мирное население. Будет осужден балаганным судом и поедет на многие годы «осваивать» колымские просторы.
В книгу русского поэта Павла Винтмана (1918–1942), жизнь которого оборвала война, вошли стихотворения, свидетельствующие о его активной гражданской позиции, мужественные и драматические, нередко преисполненные предчувствием гибели, а также письма с войны и воспоминания о поэте.