Тайны Второй мировой - [19]

.

Что же такое сказал Сталин Жукову 13 июня 1940 года, накануне отъезда Георгия Константиновича в Киев, что заставило командующего приграничным округом прослезиться? Их разговор, ясное дело, никогда не стенографировался. Но «Воспоминания и размышления» в этом случае нам могут помочь. Я думаю, что некоторые фразы Сталина из последнего, июньского разговора Жуков перенес в тот первый, майский, что попробовал воспроизвести в своей книге. Например, слова о расплате, которая ждет недальновидных английских и французских политиков. 13 июня, после поражения союзников в Бельгии и Северной Франции и эвакуации британского экспедиционного корпуса из Дюнкерка, стало ясно, что время расплаты пришло. Но Сталин еще надеялся, что хотя бы месяц-полтора французы продержатся. И напутствовал Жукова в дорогу: «Теперь у вас есть боевой опыт. Принимайте Киевский округ и свой опыт используйте в подготовке.

Опыт-то у Жукова на Халхин-Голе был наступательный. И, вполне возможно, Сталин сказал ему и более прямо: «Скоро вам предстоит наносить главный удар в нашем наступлении на Запад. Будьте готовы к 15 июля (или к 1 августа)». Только Георгий Константинович поостерегся приводить подобное в мемуарах. Слишком не соответствовало это пропагандистскому стереотипу о миролюбии советской внешней политики, о страхе Сталина перед Гитлером, о стремлении «кремлевского горца» если не избежать советско-германской войны, то максимально оттянуть ее возможное начало.

И уже когда работал над мемуарами, в 1969 году, отвергая неизвестные нам предложения военно-научного управления Министерства обороны, Жуков предупреждал: «…Мы невольно запутаем вопросы нашего стратегического плана войны и создадим у читателя мнение, будто мы заранее готовились напасть на Германию»^{33}. Георгию Константиновичу было что скрывать.

Почему я так уверенно говорю о сути сталинских указаний Жукову? Потому что другими они в принципе и не могли быть. Когда еще Георгий Константинович сидел в далекой Монголии, Иосиф Виссарионович уже вынашивал вполне конкретные планы нападения на «друга и союзника» Адольфа Гитлера, который сердечно поздравлял советского лидера с шестидесятилетием не далее как в декабре 39-го и желал «доброго здоровья» лично Сталину и «счастливого будущего народам дружественного Советского Союза». Иосиф Виссарионович в долгу не остался, поблагодарил фюрера за «добрые пожелания». А рейхе -министру иностранных дел Риббентропу, также приславшему самые теплые поздравления, ответил фразой, вошедшей в историю и после Второй мировой войны многократно с издевкой цитировавшейся на Западе: «Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью (имелись в виду совместные операции вермахта и Красной армии против польских войск в сентябре 39-го. — Б.С.), имеет все основания быть длительной и прочной»^{34}.

Все эти слова — из телеграмм, публиковавшихся тогда в советской и германской прессе, предназначенных для общественности. А как насчет документов, к публикации не предназначавшихся? Если заглянуть в них, от «длительной и прочной» советско-германской дружбы не остается и следа.

Вот, например, что пишет в своих мемуарах тогдашний командующий советским Балтийским флотом В.Ф. Трибуц: «Народный комиссар ВМФ Н.Г. Кузнецов в феврале 1940 года издал специальную директиву, в которой указывал на возможность одновременного выступления против СССР коалиции, возглавляемой Германией и включающей Италию, Венгрию»^{35}. В приложенной к посмертно изданной книге Н.Г. Кузнецова «Крутые повороты» краткой летописи жизни и деятельности адмирала приведена точная дата этой директивы — 26 февраля 1940 года^{36}. Летопись, как пишут составители, основана на материалах государственных архивов и личного архива Н.Г. Кузнецова, так что не приходится сомневаться: директива, называющая вероятными противниками СССР Германию и ее союзников, была действительно издана наркомом Военно-Морского Флота в конце февраля 1940 года.

Читатели, надеюсь, понимают, что подобные директивы в принципе не могут выпускаться по инициативе руководителей военного или военно-морского ведомства. Такие директивы издаются только по инициативе политического руководства страны, в данном случае — по инициативе Сталина. Наверняка аналогичную директиву тогда же отдал Красной армии нарком Ворошилов, только текст ее до сих пор не найден историками. А может, и кузнецовская, и ворошиловская директивы давно уже уничтожены.

Тогда, в феврале 40-го, Красная армия с большими потерями, но овладела линией Маннергейма, и Англия и Франция всерьез собирались послать на помощь Финляндии свой экспедиционный корпус. Казалось бы, против «владычицы морей», против ее мощного флота, который вот-вот мог появиться в водах Балтики, должны были готовиться воевать моряки Трибуца и Кузнецова. В действительности выходит, однако, что Сталин англо-французского десанта не опасался вовсе, зато собирался воевать с Германией, с которой всего пять месяцев назад по-братски разделил Польшу и заключил Договор о дружбе и границе. И на мир с Финляндией он пошел не из-за страха перед вмешательством Англии и Франции в советско-финский конфликт, а чтобы побыстрее освободить скованные в Финляндии значительные силы Красной армии для удара в спину «другу Гитлеру», готовившемуся предпринять генеральное наступление на Западе. Если бы в Хельсинки в марте 1940 года верх одержала бы та часть политиков, которая настаивала на продолжении борьбы, то Финляндия, как это ни парадоксально, могла бы выйти из войны с Советским Союзом с гораздо меньшими территориальными потерями, чем те, что она понесла по условиям завершившего войну Московского мирного договора. Вероятнее всего, в случае упорства финнов Сталин согласился бы на предлагавшийся советской стороной перед началом «зимней войны» вариант обмена территорий. СССР получил бы хорошо освоенный экономически Карельский перешеек с основными укреплениями линии Маннергейма, уступив Финляндии вдвое большую по площади, но малонаселенную болотистую территорию к северу от Ладожского озера. После отхода с линии Маннергейма финское правительство готово было согласиться с этим планом. Но Сталин теперь требовал большего, и в Хельсинки, не зная подлинных советских планов и опасаясь, что англо-французские войска так и не придут на помощь, решили согласиться с гораздо более тяжелыми условиями мира, лишь бы сохранить независимость страны. Хотя в случае отказа финнов от советских условий Сталин мог бы пойти на серьезные уступки. Приближалась весенняя распутица, горючего у Красной армии оставалось всего на полмесяца боев