Тайны Второй мировой - [143]

Атака автоматчиков отбита. Более семидесяти вражеских трупов валяются недалеко от окопа. Лица уставших бойцов задымлены порохом, люди счастливы, что достойно померялись силами с врагом, но не знают они еще своей судьбы, не ведают, что главное — впереди.

Танки! Двадцать бронированных чудовищ движутся к рубежу, обороняемому двадцатью восемью гвардейцами. Бойцы переглянулись. Предстоял слишком неравный бой. Вдруг они услыхали знакомый голос:

— Здорово, герои!

К окопу добрался политрук роты Клочков. Только теперь мы узнали его настоящую фамилию. Страна прославила его под именем Диева. Так назвал однажды красноармеец украинец Бондаренко. Он говорил: «Наш политрук постоянно дие» — по-украински значит — действует. Никто не знал, когда Клочков спит. Он был всегда в движении. Деятельного и неутомимого, его любили бойцы как старшего брата, как родного отца. Меткое слово Бондаренко облетело не только роту, но и полк. Клочковым политрук значился лишь в документах. Даже командир полка звал его Диевым.

В тот день Клочков первый заметил направление движения танковой колонны и поспешил в окоп.

— Ну, что, друзья? — сказал политрук бойцам. — Двадцать танков. Меньше чем по одному на брата. Это не так много!

Люди улыбнулись».

Теперь к танкам добавилась еще и пехота в лице роты автоматчиков, чтобы потери немцев в людях многократно превосходили 28 павших героев. Поскольку такое число бойцов — 28 скорее соответствовало не роте, а взводу, то Кривицкий во главе 28 панфиловцев поставил сержанта Добробабина. Ведь ротному политруку Клочкову скорее следовало командовать ротой, чем взводом. Если же признать, что под Дубосеково, как и было в действительности, оборонялась рота, то у читателей очерка неизбежно возник бы вопрос, почему в роте осталось так мало красноармейцев. Это привело бы к выводу о больших потерях советских войск, что для целей пропаганды было совершенно неприемлемо.

Появилось и объяснение, почему политрука Клочкова в первых публикациях о бое у разъезда Дубосекова называли Диевым. Откуда-то взялся и полный поименный список павших гвардейцев (пятеро из них — Иван Добробабин, Илларион Васильев, Григорий Шемякин, Иван Шадрин и Даниил Кужебергенов — впоследствии оказались живы). Остался практически без изменений эпизод с расстрелом предателя, зато исчез нелепый пассаж о том, как немецкие танкисты выскочили из машин, чтобы «взять живьем и расправиться» с уцелевшими панфиловцами. На этот раз Кривицкий счел возможным поведать «предсмертные мысли героев», со ссылкой на уцелевшего бойца Ивана Натарова: «Уже четырнадцать танков застыли на поле боя… В этот миг в сумеречной дымке показался второй эшелон танков. Среди них — несколько тяжелых (в 1941 году в вермахте на вооружении таких танков не было; тяжелые танки «тигр» впервые приняли участие в боях только в конце 1942 года. — Б.С.)… Ты немного ошибся, славный политрук Диев! Ты говорил, что танков придется меньше, чем по одному на брата. Их уже больше чем по два на бойца (из числа оставшихся в живых. — Б.С.). Родина, матерь-отчизна, дай новые силы своим сыновьям, пускай не дрогнут они в этот тяжелый час!

Воспаленными от напряжения глазами Клочков посмотрел на товарищей.

— Тридцать танков, друзья, — сказал он бойцам, — придется всем нам умереть, наверно. Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва.

Танки двигались к окопу. Раненый Бондаренко, пригнувшись к Клочкову, обнял его невредимой рукой и сказал: «Давай поцелуемся, Диев». И все они, те, кто был в окопе, перецеловались, вскинули ружья и приготовили гранаты…

Тридцать минут идет бой, и нет уже боеприпасов у смельчаков. Один за другим они выходят из строя. Гибнет Москаленко под гусеницами танка, царапая пальцами его стальные плиты (интересно, каким образом это возможно, находясь под гусеницами, хотя бы пальцами дотянуться до танковой брони? — Б.С.). Прямо поддуло вражеского пулемета идет, скрестив на груди руки, Кужебергенов и падает замертво. Подбито и горит около десятка танков (в сумме подбитых и уничтоженных танков оказывается 24 — почти по одному на брата. — Б.С.). Клочков, сжимая последнюю связку фанат, бежит к тяжелой машине, только что подмявшей под себя Безродного. Политрук успевает перебить гусеницу чудовища и, пронзенный пулями, опускается на землю.

Убит Клочков. Нет, он еще дышит. Рядом с ним, окровавленным и умирающим, лежит раненый Натаров. Мимо них с лязгом и грохотом движутся танки врага, а Клочков шепчет своему товарищу: «Помираем, брат… Когда-нибудь вспомнят нас… Если жив будешь, скажи нашим…»

Он не кончил фразы и застыл. Так умер Клочков, чья жизнь была отдана мужественному деянию на поле брани.

Все это рассказал Натаров, лежавший уже на смертном одре. Его разыскали недавно в госпитале. Ползком он добрался в ту ночь до леса, бродил, изнемогая от потери крови, несколько дней, пока не наткнулся на группу наших разведчиков. Умер Натаров — последний из павших двадцати восьми героев-панфиловцев. Он передал нам, живущим, их завещание. Смысл этого завещания был понят народом еще в ту пору, когда мы не знали всего, что произошло у разъезда Дубосеково. Нам известно, что хотел сказать Клочков в тот миг, когда неумолимая смерть витала над ним. Сам народ продолжил мысли умиравшего и сказал себе, от имени героев: «Мы принесли свои жизни на алтарь отечества. Не проливайте слез у наших бездыханных тел. Стиснув зубы, будьте стойки! Мы знали, во имя чего идем на смерть, мы выполнили свой воинский долг, мы преградили путь врагу, идите в бой с фашистами и помните: победа или смерть! Другого выбора у вас нет, как не было его и у нас. Мы погибли, но мы победили»».