Тайны Старого и Нового света. Заговоры. Интриги. Мистификации - [142]

— Что с Вами? — спросил Пати де Клам. — Вы дрожите?

— У меня мерзнут руки, — якобы ответил капитан. Однако имеется фотокопия «диктанта», содержащая полный текст «бордеро». В ней, как подчеркивают некоторые историки, нет никаких следов, что рука, писавшая этот текст, дрожала. Неизвестно, была ли вышеописанная сцена изобретением Пати де Клама и двух его коллег, присутствовавших при испытании, или она действительно разыгралась на деле. Фактом остается, что Дрейфус своим поведением не подал для этого никакого повода. Как неосторожно признал потом в Ренне Пати де Клам, была предусмотрена и вторая возможность, если Дрейфус не обнаружит никаких признаков волнения, — это будет просто считаться доказательством, что его предупредили об опасности. По какой-то причине из двух вариантов выбрали первый, хотя Дрейфус при аресте сохранил полное самообладание. Он с жаром отрицал свою вину, по мнению офицеров, с театральными жестами человека, давно уже считавшегося с возможностью ареста и отрепетировавшего свое поведение. Куда более очевидной была «отрепетированность» действий и показаний лиц, производивших арест!

Еще через несколько лет, в 1906 году, Пати де Клам рассказал, что Дрейфуса ненадолго оставили одного в комнате, указав на заряженный револьвер. Расчет Мерсье и генералов был прост — мертвый не станет возражать. Дрейфус отказался покончить самоубийством, которое было бы так на руку его врагам.

Пришлось спешно готовить судебный процесс, разумеется (поскольку дело шло об офицере), военный трибунал, заседающий за закрытыми дверями. Была проведена новая экспертиза «бордеро» специалистами, подобранными военным министерством. Но и здесь вышла осечка: лишь двое из них признали руку Дрейфуса, третий отрицал. Вдобавок не удалось найти буквально никаких мотивов для преступления: Дрейфус был богатым человеком и не нуждался в денежных подачках. Капитан не имел долгов, не вел крупной карточной игры, в его поведении не было ничего предосудительного с точки зрения норм, принятых в буржуазных кругах и в офицерском корпусе. (Что это было действительно так, подтвердили все последующие неуклюжие попытки противников Дрейфуса найти доказательства того, будто он враждебно отзывался о Франции, восторгался Германией, кайзером, и тому подобные очевидные злонамеренные выдумки и лжесвидетельства, которые никто всерьез и не пытался принимать.) Немудрено, что обескураженный Пати де Клам 29 октября известил начальство о крайней шаткости доказательств, что может привести к оправданию подсудимого, и предложил отказаться от судебного преследования. Новое следствие в ноябре не прибавило ничего, кроме досужих вымыслов, ничем не подкрепленных догадок, и даже вскрыло неприятное обстоятельство — маловероятно, чтобы Дрейфусу были известны по крайней мере некоторые сведения, упомянутые в «бордеро». Выяснились и другие несообразности, которые возникали, если считать Дрейфуса автором «описи».

Однако Мерсье и другие генералы не собирались отказываться от столь удачно начатого «дела», уже поместив в реакционной печати сведения об аресте «предателя». Вопреки всем правилам Мерсье в интервью, напечатанном 28 ноября в газете «Фигаро», объявил, что он имеет бесспорные доказательства измены Дрейфуса: это трудно было расценить иначе как фактический приказ офицерам — членам военного суда — не колебаться в вынесении обвинительного приговора.

С 19 по 22 декабря проходили закрытые заседания военного трибунала. Не было никаких доказательств. Вызванный в качестве свидетеля майор Анри, несмотря на секретность заседаний военного суда, объявил, что в голове офицера разведки имеются сведения, которые должны оставаться неизвестными даже его фуражке. Мерсье почувствовал, что и на военных судей в таких условиях нельзя полностью положиться. Поэтому 22 декабря, в последний день заседаний трибунала, его членам были неожиданно переданы три документа: два — написанные полковником Шварцкоппеном, третий — итальянским военным атташе Паниццарди (Италия была тогда союзницей Германии). В одном донесении немецкого полковника, точнее, отрывке из него, упоминалось в связи со шпионажем о каком-то «каналье D.» (се canaille de D), в другой депеше — об «одном французском офицере»; в письме Паниццарди Шварцкоппену — о «вашем друге». Все это бездоказательно объявлялось относящимся к Дрейфусу. Грубо нарушая законы, Мерсье приказал, чтобы документы были доведены только до сведения судей. Ни обвиняемый, ни его адвокат не были поставлены в известность об этих дополнительных материалах.

22 декабря военный суд признал Дрейфуса виновным и приговорил к пожизненной каторге. 5 января состоялась публичная сцена разжалования Дрейфуса, во время которой он срывающимся голосом не раз выкрикивал: «Я невиновен! Да здравствует Франция!»

В тот же день (по позднейшим утверждениям реакционной печати) осужденный будто бы сделал неожиданное признание жандармскому капитану Лебрену-Рено, что он передавал маловажные материалы немцам, чтобы выудить у них более ценные сведения. Долгие годы националистические газеты козыряли этим мнимым признанием, хотя от него за версту несло подлогом. Трудно было представить себе что-либо менее правдоподобное, чем такое покаяние, сделанное сразу же после публичного заявления о невиновности! Капитана Лебрена-Рено вызвали к президенту Республики Казимиру Перье. Когда через несколько лет бывшего главу государства спросили об этом свидании, Казимир Перье резко ответил: «Он лгал». Возможно, дело обстояло иначе. Судя по всему, Лебрен-Рено не просто лгал, а исказил (или неправильно понял) слова Дрейфуса, рассказывавшего о предложении, сделанном ему от имени Мерсье Пати де Кламом и имевшем целью добиться признания осужденным своей вины. Свидетельство Сандерра об этом было опубликовано в газете «Фигаро» 31 июля 1899 года, но даже ныне реакционные авторы повторяют выдумки Лебрена-Рено (и подкрепляют их заявлениями других лиц, которых уже не было в живых, когда всплыли на свет «их» показания).