Тайны смотрителя маяка - [4]

Мне кажется, это свойство заводиться с пол-оборота и «метать икру» Топа перенял от Ваньки. Вряд ли Ванька перенял от него, ведь Топа был на четыре года моложе моего братца. То есть, по собачьим понятиям, мужчина в самом расцвете сил.

В общем, я взял Топу на поводок, от греха подальше, и так мы вышли к берегу.

Берег с этой стороны острова был совсем пологим и каменистым. Таким пологим и низким, что, надо думать, его затопляло даже при не очень большой воде — всюду между крупными камнями виднелась засохшая зеленая пленочка, будто ковер настелили. А сами камни, торчавшие во множестве, казались диковинными животными, выбравшимися на лежбище. Вода изъела их так, что придала им самые разнообразные формы.

Яхту и людей, высадившихся на берег, мы постарались обойти стороной. Ведь если б что пошло не так, я бы сумел удержать Топу лишь силой морального авторитета: при его силе и массе я был для него не якорем, а так, довеском, который без лишних проблем можно поволочь за собой.

Хотя вроде собак не видно. На берегу у костра, разведенного в кольце крупных камней, которые они подтащили и выложили бок о бок, соорудив нечто вроде очага под открытым небом, мы разглядели четырех человек. Трое занимались устройством на ночлег: расставляли палатку, следили за стоявшими на костре чайником и котелком, выгружали из сумки посуду и вскрывали какие-то банки, похоже, тушенку. А четвертый стоял возле и что-то им вдохновенно рассказывал, размахивая руками и периодически указывая то в одну, то в другую сторону. Седые волосы этого рассказчика отсвечивали на солнце, бившем ему в спину и нам в глаза, превращая большую часть его кряжистой фигуры в темный силуэт, отчего она казалась еще массивней.

— Смотри, — указал Ванька на седого рассказчика, — ведь это смотритель маяка, да?

Я кивнул. Точно, это был он. Мы иногда пересекались с ним на пристани, когда ездили в город. Иногда он ехал вместе с нами, а иногда встречал кого-то из знакомых, покупавших в городе по его просьбе хлеб и другое необходимое. То ли оттого, что он страдал от одиночества, то ли вообще характер у него был такой, но он очень любил завязывать разговор с окружающими и стягивать на себя общее внимание. За ним ходила слава балагура и выдумщика. Он мог начать плести такую историю, что все сидели дыханье затаив, а потом выяснялось, что все это — невероятное вранье. К нам он тоже проявлял любопытство — еще бы, новые люди на острове — и однажды за те пятнадцать минут, что мы возвращались из Города на остров одним рейсом, успел нам поведать о фантастически крупных рыбах, которых он ловил, и о фантастически умной собаке, которая у него была. Мы все это приняли за чистую монету. Лишь потом нам объяснили, что все, рассказанное им, надо делить по меньшей мере на сто.

И имя у него было причудливое, под стать характеру: Виссарион Северинович. И не запомнишь сразу, и не выговоришь.

Судя по всему, он сейчас с удовольствием выдавал очередную порцию своих баек заезжим яхтсменам.

Увидев нас, он энергично замахал нам рукой:

— Эй, ребятки, идите сюда!

Мы подошли поближе и остановились метрах в пяти от костра. Яхтсмен, помешивавший варево в котелке, опасливо покосился на Топу:

— Не кинется?

— Нет, — ответил я. — Он спокойный. Топа, сидеть!

Топа сел и, склонив голову набок, стал с любопытством рассматривать путешественников.

— Вот! — заявил смотритель маяка, указывая на нас. — Сыновья начальника заповедника. Можно сказать, главного человека в наших краях! У них и спросите.

— О чем спросить? — осведомился второй яхтсмен, подтаскивавший к костру хворост и высохший топляк.

— Спросите, есть ли при заповеднике научная станция. — Он повернулся к нам. — Есть? А?

— Ну есть, — ответили мы.

— И при научной станции специальный водоем, типа садка? В который иногда рыбу очень издалека привозят изучать, как она приживется в наших условиях.

— Ну есть, — опять подтвердили мы.

— Вот! — торжествующе провозгласил смотритель. — Оттуда она и взялась!

— Кто? — спросил Ванька. Ведь мы не слышали начала разговора.

— Черноморская акула, — со смешком ответил третий яхтсмен, в этот момент перекатывавший огромный камень, чтобы придавить им растяжку палатки. — Виссаверин… тьфу, Виссарион Северинович уверяет, что сам ее поймал.

Я что-то не помню никакую черноморскую акулу… — нахмурился Ванька. Что до меня, то я похихикивал в кулак.

— Так это ж был строго секретный эксперимент! — завелся смотритель маяка. — Никому было знать не положено, даже вам! Я и сам никогда не узнал бы, если бы эта тварь не запуталась в моих сетях! Ох, перетрухнул я тогда! Я потом еще больше удивился.

— Где же она теперь? — осведомился первый яхтсмен — тот, что занимался готовкой.

— Съели, — скорбно сообщил смотритель маяка. — Народ-то у нас жуть какой голодный! Я ее на берегу оставил, за тачкой пошел, потому что на себе ее было не унести, а возвращаюсь — всю уже на куски растащили. Потом говорили, что мясо жестковатое и странно попахивало, хотя ничего, есть можно.

Яхтсмены расхохотались:

— Ну ты, дед, даешь!

— Точно говорю, — обиделся смотритель маяка. — У меня плавник остался, потому как несъедобный и на берегу его бросили. Могу предъявить. Я-то думал из всей рыбины чучело сделать, да вот не довелось… Но я к тому все это, что вы все-таки с оглядкой здесь купайтесь. Все-таки центр научных экспериментов рядом, мало ли что. А вдруг эта акула акулят наплодить успела, перед тем как я ее поймал?