Тайны Сан-Пауло - [25]

Дальняя комната – царство Жоржи. Ему шестнадцать лет, он кончает гимназию. Жоржи подражает грубоватым героям ковбойских фильмов, но между тем сам чрезвычайно добр. Сейчас его мучают еще не разрешенные проблемы переходного возраста. Из его комнаты открывается дверь на террасу, откуда виден кирпичный забор и за ним пустующий участок. Комната служит юноше спальней и кабинетом для занятий.

Повсюду мебель, ее так много, что у гостя возникает желание спросить:

– Да, но где же, собственно говоря, живет эта семья?

Однажды утром служанка Эсперанса, кончив накрывать на стол, громко объявила:

– Кофе подан!

Оглянувшись, она испугалась. Бедняжка думала, что Клелия в своей комнате занята туалетом после ванны, а та, уже одетая, стояла за спиной служанки и рассматривала ее прищуренными глазами. Не сказав ни слова, хозяйка села за стол. Тила в домашнем халате, с мокрыми распущенными волосами, напевая услышанную по радио самбу,[11] спустилась по лестнице и села на свое место.

– Послушай, Тила, если тебе нравится петь, подбирай по крайней мере приличную программу, не повторяй непристойностей, которые слышишь на улице…

Девушка смутилась и промолчала. К счастью, в эту минуту появился Жоржи. В замшевой куртке и голубом берете, надвинутом на ухо, перескакивая через три ступеньки, он стремглав спустился по лестнице и занял свое место за столом.

Мать его отчитала:

– Я не требую, чтобы дети подходили ко мне для благословения, как это делали в доброе старое время, но ничего не стоит, встав с кровати, хотя бы поздороваться…

– Э, мама, вы становитесь однообразны!

Клелия обиделась, и все утро ее не оставляло дурное настроение. Еще больше она расстроилась, когда из внутренних покоев, насвистывая, появился муж, в темно-синем с узорами халате, только что побрившийся, с мохнатым полотенцем на шее наподобие кашне. Оливио был в отличном расположении духа и весь сиял, благоухая брильянтином, одеколоном и душистым мылом. Он сел за стол и протянул руку с холеными ногтями, чтобы достать фаянсовый кофейник, но Клелия, как всегда заботясь о соблюдении правил хорошего тона, тут же метнула на него взгляд, полный осуждения, и порывисто отвела эту неосторожную руку.

– Послушайте, Вивико! Вы бы хоть показали пример своим детям, которые растут невежами. Как я могу научить их хорошим манерам, если вы сами садитесь за стол в подобном одеянии, с испачканным кровью полотенцем на шее?…

– Что это значит, Клелия? Вы слишком придирчивы!.. Только и знаете…

Оливио Базан встал тоже с испорченным на весь день настроением и пошел в ванную, откуда через несколько минут вернулся одетый в кашемировые брюки и пижаму яркой расцветки. Он робко сел за стол, опасаясь нового выговора супруги. Прошло десять долгих минут, в течение которых никто не обмолвился ни словом.

Шум во дворе

Жоржи, старательно очистив блюдце с клубничным желе, нарушил молчание:

– Знаешь, старина, две ночи подряд я просыпаюсь от шума во дворе. Вчера на рассвете мне показалось, что это повар Жарбас… Он, когда выпьет, имеет обыкновение блевать в бак для стирки белья…

Клелия, слушая сына, пришла в ужас:

– Мальчик, где ты научился подобным выражениям? Наш дом стал похож на «Гостиницу для коммивояжеров»!

В этом сравнении скрывался язвительный намек по адресу супруга, который когда-то сам был коммивояжером. Однако Оливио при детях сделал вид, что не понял намека, и, заинтересовавшись, разрешил Жоржи продолжать начатый рассказ.

– Так вот, старина! Прошлый раз я не поднялся и не пытался узнать, кто ходил по двору, но сегодня, тоже на рассвете, опять услышал шум. Я вскочил с кровати, решив расправиться с Жарбасом…

Три пары глаз в беспокойном ожидании впились в юношу. Жоржи чувствовал это и, чтобы придать истории большую значимость, до бесконечности растягивал свой рассказ, делая бесчисленные паузы и наблюдая эффект своих слов на испуганных физиономиях.

– …Я подошел к окну на террасу и всмотрелся в темноту. Дождь лил как из ведра… Лампочки у дверей гаража почти не было видно.

Оливио подумал вслух:

– Сегодня же куплю другую, в триста свечей…

Жоржи продолжал:

– …Но, к счастью, начало светать, и я разглядел кирпичную стену…

Тила была в состоянии крайнего возбуждения:

– Говори же скорей, Жоржи!

Клелия строго посмотрела на дочь.

– …Над стеной я с трудом различил, – это выражение ему понравилось и он повторил: – с трудом различил чью-то голову. Человек что-то высматривал. Он был в берете и темных очках…

– Господи! – простонала Клелия.

– Колоссально! Почему ты не позвал меня? Ведь это так забавно! – соловьем пропела Тила.

Но Оливио держался иного мнения. Он стал серьезным, задумался. И, закончив завтрак, начал говорить больше для себя, чем для жены и детей:

– Я еще раньше подозревал, что кто-то изучает наш дом, строя идиотские предположения, будто у нас есть здесь ценности, которые можно похитить.

Выражение «идиотские предположения» было произнесено намеренно, именно в тот момент, когда служанка Эсперанса вошла в столовую, чтобы убрать со стола посуду: она не должна была думать, что дом Базанов действительно заслуживает такой чести, как посещение воров…

Клелия не пожелала продолжать разговор на эту тему при служанке, которая складывала горками грязные тарелки, чашки и блюдца, не замечая того, что делалось и говорилось вокруг нее. Она пристально посмотрела на мужа. Оливио Базан ответил ей понимающим взглядом. И дети, каждый по-своему, разгадали выразительную шараду этой немой сцены.