Тайны российской аристократии - [40]

Впрочем, и в самом дворянском обществе, даже в пушкинскую эпоху, отношение к дуэлям было различным. В провинции они были редкостью. Отцы семейств, мирные помещики и отставные, составлявшие провинциальное светское общество, слишком практично смотрели на мир, чтобы прибегать к дуэльным сумасбродствам. «Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, другое, в третье – и разойдетесь; а мы уж вас потом помирим. А то: доброе ли дело, заколоть своего ближнего, смею спросить?» – рассуждает старый офицер Иван Игнатьевич в «Капитанской дочке». По его мнению, дуэль между своими, офицерами российской армии, непростительная блажь. Гринев же смотрит на дело иначе – оскроблен предмет его лучших чувств, и это оскорбление должно быть смыто кровью.

Итак, дуэль была принадлежностью светских людей, составлявших общество петербургских и московских салонов и гостиных. Подавляющее большинство дуэлянтов были офицерами. Штатский дуэлянт, обычно, являлся исключением из правил. Многочисленные дуэли молодого Пушкина – стремление доказать, что его штатский фрак не препятствует ему быть достойным поединка. Примечательный эпизод излагает писатель И. И. Лажечников. Однажды, когда Лажечников находился у своего полкового товарища майора Денисевича, к майору вошли посетители – штатский и двое военных. Штатский напомнил Денисевичу о произошедшей вчера ссоре в театре и предложил тому выбор оружия. Майор, совершенно не ожидавший такого поворота событий, «покраснел, как рак», и пытался отпереться: «Я не могу с вами драться, – сказал он, – вы молодой человек, неизвестный, а я штабс-офицер…» «При этом оба офицера засмеялись, – пишет Лажечников, – а я побледнел от негодования, видя глупое и униженное положение, в которое поставил себя мой товарищ, хотя вся сцена была для меня загадкой. Статский продолжал твердым голосом: „Я русский дворянин, Пушкин; это засвидельствуют мои спутники, и потому вам не стыдно иметь будет со мной дело“». Эта дуэль не состоялась, но Пушкину было довольно публичного унижения соперника.

Впрочем, даже в офицерской среде были идейные противники дуэли, заставлявшие считаться со своим мнением. Таковым был, например, Петр Чаадаев, неоднократно доказавший свою храбрость на поле боя; он говорил: «Если в течение трех лет войны я не смог создать себе репутацию порядочного человека, то, очевидно, дуэль не даст ее». Однако такой подход был исключением. Грибоедов, осуждавший варварство дуэльного поединка в следующих стихах:

Не мы ли жизнь, сей дар священный,

На подвиг гнусный и презренный

Спешим безумно посвятить

И, умствуя о чести ложно,

За слово к нам неосторожно

Готовы смертью отомстить?

– сам был участником знаменитой «четвертной дуэли» Шереметев – Завадовский, Якубович – Грибоедов, на которой прославленный бретер Якубович специально прострелил ему руку, чтобы лишить удовольствия музицировать. Как говорил дворянин-нигилист Базаров: «С теоретической точки зрения дуэль – нелепость, ну а с практической точки зрения – дело другое». Даже самый миролюбивый и спокойный человек, в случае когда прилюдно была задета его честь, не мог удержаться от того, чтобы потребовать от оскорбителя удовлетворения.

Большинство дуэлей происходило из-за женщин. Причиною могло быть и неосторожное слово, и любовная связь. Вовсе не обязательно, чтобы имя дамы упоминалось как повод для ссоры. Пьер Безухов пропускает мимо дерзость любовника жены Долохова, а срывается только тогда, когда тот берет у него из рук лист бумаги с текстом песни. Вступавшийся за честь оскорбленной дамы, хотя бы для себя, должен был обладать какими-то правами на нее. Любопытен диалог Печорина и Грушницкого о княжне Мери:

«– А ты не хочешь ли за нее вступиться?

– Мне жаль, что я не имею еще этого права…»

Демонстративно отстраняясь от княжны, Печорин тогда отказывается и от права выйти на дуэль за ее честь (что ему впоследствии и пришлось сделать, правда, по другой причине).

Далеко не каждая девушка хотела стать предметом дуэльной истории. Конечно, для честолюбия женщины лестно, что кто-то ради нее готов идти на смерть, однако репутация невесты или честной жены могла и пострадать. Были и противницы дуэлей из-за женщин, выступавшие, если можно так выразиться, с феминистических позиций.

…Кто позволил

Обоим вам надменно ревновать,

Соперничать, оспаривать меня?..

Исканья ваши чем я ободрила?..

Чем можете хвалиться? Что вы мне?

Я не сестра вам, не жена, не дочь,

Я не люблю вас… слышите! Равно

Вы оба чужды мне, немилы оба!

Ревнуют лишь свое добро: но вы?..

Присваивать меня как смели вы?

– гневно восклицает поэтесса графиня Евдокия Ростопчина.

Родственник оскорбленной – брат, муж или отец – чаще всего и вступался за ее честь. В январе 1825 г. много шума наделала дуэль Чернова с Новосильцевым. Флигель-адъютант Владимир Дмитриевич Новосильцев принадлежал к высшему свету. Познакомившись с семейством небогатых помещиков Черновых, он влюбился в их дочь – Екатерину, девушку необычайной красоты, и сделал предложение. Черновы с радостью согласились, но мать Новосильцева – гордая Екатерина Владимировна (урожденная графиня Орлова) – наотрез отказалась дать согласие на брак. Екатерина Чернова, носившая простонародное отчество Пахомовна, в глазах Новосильцевой была не достойной ее сына. Дело затянулось, и тогда за честь сестры вступился Константин Чернов, подпоручик Семеновского полка. Когда дело дошло до дуэли, ее условия была весьма суровыми – стреляли с расстояния в восемь шагов. Обычно такие условия приводили к смерти или тяжелым ранениям обоих дуэлянтов и были признаком страшного оскорбления. Так вышло и на этот раз – оба противника получили смертельные ранения и вскоре скончались.