Тайны Ракушечного пляжа - [76]

— Он отстает на десять лет, — пояснил один мужчина.

Очевидно, он хотел сказать, что Андреас по умственному развитию на десять лет моложе своего возраста. Ему, вероятно, года двадцать два, а значит, в душе он — двенадцатилетний мальчишка. Вредный младший братец. Я задумалась о ментальном возрасте Майи. Мыслит ли она, как двадцативосьмилетняя женщина?

Майя оторвала взгляд от стакана с соком и посмотрела через стол на Андреаса. В ее глазах не было осуждения. Она просто рассматривала его, открыто и долго, ничего не выражающим взглядом. Смех Андреаса прекратился, словно кто-то выключил его пультом, лежавшим около него на столе. У Андреаса был растерянный вид, будто он только что проснулся. Он потянулся, заморгал, стряхивая навернувшиеся от смеха слезы, и быстро смахнул со рта крошки булочки.

Все успокоились, и кто-то спросил у меня, чем я занимаюсь. Это совершенно неожиданно дало мне повод рассказать несколько историй о горных пленниках, а рыжеволосая женщина даже кое-что добавила, в частности, поведала местную версию легенды о царапинах на подоконнике.

Мы поблагодарили за булочки, попрощались с Майей и вышли из интерната.

Погода тем временем успела перемениться. Стало холоднее и неприветливее, чем в предыдущие дни, когда можно было гулять без куртки и сидеть в шезлонге на веранде. Солнце еще светило, но уже не так ярко, а прямо каким-то металлическим светом, и в воздухе чувствовалось приближение зимы. Так что сесть в машину было даже приятно.

— Ну, — сказал Йенс, когда я выехала на главную дорогу. — Ты узнала Майю?

— В некотором смысле она не изменилась.

— Ее состояние едва ли когда-нибудь улучшится. Надежд на такие изменения, как у Андреаса, больше нет.

— Молчание иногда имеет свои преимущества, — заметила я.

— Ты обратила внимание, насколько легко Майя заставила его умолкнуть?

— Да. Одним взглядом.

— Я об этом много размышлял, — сказал Йенс. — Сама она чьему-либо воздействию не поддается. Но обладает удивительной способностью влиять на других. Хотя ничего для этого не делает. А может, причина как раз в этом. Я как-то посетил в Провансе уже не действующий старый женский монастырь. Там можно было походить и посмотреть, как жили монахини. В одной из келий на окно с внешней стороны был натянут кусок черной ткани. Экскурсовод рассказал, что монахиням запрещалось держать в кельях зеркала, поскольку считалось, что они располагают к греховному тщеславию. Кто-то из монахинь додумался повесить за стеклом ткань. В черную блестящую поверхность можно было смотреться. От такого отражения особо тщеславным не сделаешься. Ты наверняка знаешь, что в темном окне отражение получается двойным и довольно странным.

— И я думаю, что Майю можно сравнить с таким черным зеркалом. Другие люди — это обычные окна, через которые можно заглянуть в другой мир. А Майя — черная блестящая поверхность, и когда ты в нее всматриваешься, видишь только собственное отражение. Когда ее о чем-нибудь спрашиваешь, вопрос попросту возвращается обратно. Думаю, ты заметила, насколько это неприятно. А когда ее обнимаешь, то ощущаешь не нежность и единство, а лишь свои собственные чувства. Если ты на нее сердишься, то упираешься в собственную злобу и бессилие.

Когда смотришь на Майю, видишь лишь собственное отражение, но не четкое, как в обычных зеркалах, а темное и размытое, словно привидение. И от этого возникает жутковатое чувство, которое никого не оставляет равнодушным.

Я думаю, именно это и произошло с нашей семьей. Мы все постоянно видели себя в черном зеркале. И каждый реагировал по-своему.

~~~

Я свернула к бензоколонке «Шелл». Мы приехали слишком рано. Я вышла, чтобы заправиться, а Йенс остался сидеть в машине. Пронизывающий ветер вырывал у меня из рук купюры. Пока я пыталась засунуть их в автомат, который раз за разом выплевывал их обратно, словно привередливый маленький ребенок, к автомату с другой стороны подъехала еще одна машина и из нее вылез мужчина. Мы почти одновременно подняли заправочные пистолеты. Мужчина увидел меня и радостно поприветствовал:

— Вижу, тролли тебя еще не похитили.

Это оказался Ян-Эрик Лильегрен — полицейский, с которым я ходила в «Таверну Мики».

— Да, — ответила я. — Я их остерегаюсь. А у тебя как дела?

— Замечательно. Жизнь прекрасна. Лучше не бывает, — протрубил он, заливая в бак бензин.

У него на переднем сиденье сидела женщина. Мне стало любопытно, вернулась к нему жена или это уже новая женщина. Возможно, какая-нибудь трагическая фигура из «Таверны Мики».

— Рада за тебя. — Мне приходилось повышать голос, чтобы перекрикивать тарахтение насоса. — Ты и впрямь выглядишь очень бодро. В жизни появилось что-то новое?

— Да-а… Или нет. Вообще-то нет. — Он, похоже, сам удивился своему ответу. — Не то чтобы совсем новое. Скорее… — Он пожал плечами и повесил пистолет на место.

— Иногда достаточно просто сдуть пыль со старого, — сказала я.

Он оживленно закивал, прикручивая крышку бензобака:

— Ты права. Самое главное, вероятно, уже произошло. Мы просто сдуваем пыль со старого. Так и есть.

Он со смехом помахал мне рукой, запрыгнул в машину, завел мотор и покатил дальше по своей замечательной жизни.