Тайны Ракушечного пляжа - [35]

— Думаю, так будет хорошо. Как считаешь?

Эта торжественность меня немного испугала. Йенс расстегнул молнию, улегся и подал мне знак залезать следом.

— Мне не хватит места, — сказала я.

— Попробуй, и увидим.

Мне пришлось заползти вплотную к нему. Йенс помогал, одной рукой прижимая меня к себе, а другой застегивая у меня за спиной молнию.

— Вот видишь. Получилось, — торжествующе заявил он.

Спальный мешок был теплым и полным всяких запахов. Он пах солью, землей и травой, а еще хранил остатки запахов различных приключений. Лицо Йенса оказалось так близко к моему, что когда он меня поцеловал, это показалось совершенно естественным.

Спальный мешок выступал в роли внешней силы, которая мягко, но решительно прижимала наши тела друг к другу. Отстраниться было невозможно. Мы плотно соприкасались губами, грудью и бедрами. Сердце у меня колотилось так сильно, что казалось чем-то чужеродным, неким зверьком, запертым у меня в грудной клетке. Язык Йенса заполнил мой рот так, будто бы находился там всегда. Его нога с легкостью проскользнула между моими, как будто ей там было самое место. Наши телесные границы растворились. Мы оба превратились в какую-то единую густую, теплую массу, заполнявшую спальник.

Тут я вдруг услышала отрывистый крик. Я открыла глаза и увидела большую серую чайку, опустившуюся на скалу чуть сбоку от нас. Йенс расстегнул мои джинсы и начал их стаскивать. Чайка сидела метрах в двух от нас и с такого близкого расстояния казалась просто огромной. Она смотрела на нас, и в полумраке я отчетливо различала ее глаз, такой чужой и враждебный. Он был так не похож на надежные карие глаза собак и лошадей, он не имел ничего общего с желтовато-зеленой загадочностью кошачьих глаз или живым блеском черных бусинок глаз мышей и хомяков. Этот водянистый взгляд леденил душу, он мог показаться злым, но был где-то за гранью зла, за гранью всего человеческого и постижимого. Прямо как окно в пустоту и мрак.

Чайка раскрыла клюв, задрала голову и снова крикнула. Этот крик заставил меня приподняться, отъединиться от нашего общего сиропообразного тела, и я как будто бы со стороны взглянула на парочку в спальном мешке. Парочка показалась мне нелепой, и я почувствовала, что не хочу иметь с ней ничего общего.

— В чем дело? — Губы Йенса находились где-то у моей шеи. — Опять птицы?

В спальнике сразу сделалось чересчур жарко и тесно. Мое тело вновь стало моим. Я расстегнула молнию и выбралась наружу. Оголенный низ живота обдало прохладным ночным воздухом, и я поспешно натянула трусы и джинсы.

Чайка вспорхнула и отлетела на несколько метров.

Я села на скалу и посмотрела на море.

— Уже светает, — сказала я.

От палаток с другой стороны острова не доносилось ни звука. И только тут я осознала, что всю ночь оттуда слышался смех, крики и музыка транзистора. А теперь смолкли и птицы.

Рассветало, и я сидела, наблюдая, как мир постепенно меняет краски. Он становился не из темного светлым, а из черно-белого цветным, из матового сверкающим. Море снова заблестело, скалы опять окрасились в розовый и абрикосовый. Клювы чаек, маленькой взъерошенной стайкой сидящих на воде, стали кроваво-красными, теперь, наконец, птицы закрыли рты и молчали.

Йенс уснул. Я заползла к нему в спальник, плотно прижалась к его спине, обхватила рукой за талию и заснула, а мир продолжал впитывать из воздуха краски.

Меня разбудили смех и крики. Внизу, под нашей горой, несколько девочек купались нагишом. Вода расходилась от их тел кругами, образуя на гладкой поверхности моря подобие мишеней. Я сонно наблюдала за ними, а потом, должно быть, снова уснула, поскольку девчонки исчезли и стало намного теплее. Место, где мы лежали, купалось в лучах солнца, и наши тела слиплись от пота.

По лагерю бродил сонный народ с явными признаками похмелья. Мортен с тем парнем, на которого напала птица, сидели перед палаткой Йенса, пили открытую еще накануне кока-колу и ели ванильные вафли. Йенс уселся возле них и присоединился к их отвратному завтраку.

Я отправилась на поиски Анн-Мари и обнаружила ее в нашей палатке, спящей в лучах красного света. Она лежала, свернувшись на боку, в одних трусах. Соски ее малюсеньких грудей напоминали бутончики роз из марципана. Волосы у нее были всклокочены. Вся палатка провоняла пивом, потом и несвежим дыханием.

Я стала задом выползать наружу, но зацепилась за полог, палатка дернулась, и Анн-Мари проснулась.

— Куда ты исчезла? — спросила она, чуть приоткрыв глаза.

— Я спала на воздухе. На внешней стороне острова, у самого моря. Майя уже встала?

— Не знаю. Похоже, что да. — Анн-Мари натянула майку и выбралась наружу.

Стефан стоял на коленях перед своей палаткой и кипятил на примусе воду для чая. Лис, увидев нас, положила в пластмассовые чашки по пакетику с чаем и протянула нам. Она казалась бодрой и отдохнувшей, ее густые каштановые волосы были собраны на затылке в аккуратный хвост. Стефан тоже казался свежим. Они уже больше не пьянствовали так безрассудно, как тинейджеры. С тех пор, как они обрели друг друга, они пили как взрослые: по две-три бутылки некрепкого пива за вечер, не больше.