Тайны Питтсбурга - [56]

— Ты все это прочитал?

— Разумеется. Зачем еще здесь быть книгам?

— И ты их сам купил?

— Я не покупаю книги, — ответил он.

Тогда я еще не знал о волшебном плаще Кливленда, из бесчисленных и бездонных карманов которого он доставал сигареты, консервы, книги и журналы, а иногда даже резиновых змеек или заводные клацающие челюсти, попавшиеся ему на глаза в каком-нибудь магазине. Возможно, ни один из фокусов Кливленда не мог сравниться с тем, как он просадил все немалое наследство, оставленное ему матерью, за шесть лет, не покупая ничего дороже мотоцикла.

Мы помылись, и, пока он переодевался, я бродил по дому, заглядывая в пустые комнаты, в каждой из которых имелся музыкальный центр и матрац. Никого из страшных соседей не оказалось дома, хотя следы их жизнедеятельности были доступны глазу и носу. Двери некоторых спален были заперты на навесной замок, другие, сорванные с петель, просто стояли у стены. Я вошел в одну из комнат и уставился отсутствующим взглядом на плакат какой-то рок-группы, не сразу сообразив, что на нем изображено зрелищное жертвоприношение ацтеков на вершине пирамиды — возложение на алтарь сердца, вырезанного из груди. Я думал о том, что должен позвонить Флокс, и эта мысль была так привлекательна, что я почти решился отправиться к ней без звонка — выскользнуть из дома и предоставить Кливленду ехать в деловую часть города без меня. Возможно, это было бы еще большей глупостью, хотя трудно сообразить почему. Как бы то ни было, в дверном проеме показалась голова Кливленда.

— Все, Бехштейн.

Я обернулся. У Кливленда на носу сидели круглые очки в белой оправе, которые придавали ему обреченный вид.

— Ладно, — вздохнул я. — Дай мне только позвонить Флокс.

Но ответа я не дождался, так что мы отправились в центр. Это была моя четвертая поездка на мотоцикле Кливленда.

17. Знакомство

По дороге в центр я взвешивал вероятность того, что снова окажусь в том самом злосчастном итальянском ресторане. Во всяком случае, в этом была бы какая-то жутковатая симметрия. Однако случилось так, что у отца в номере сидели несколько мужчин. Их приглушенный смех достиг наших ушей, когда мы шагали по вытертому плюшу прохладного и сумрачного отельного коридора. Щеки мои горели от мышечных усилий и волнения. И тут Кливленд поразил меня: когда я остановился перед дверью номера и обернулся к нему за поддержкой, он выдернул галстук из кармана кожаной куртки и затянул его под воротником рубашки. Галстук был серо-коричневый, с любопытным рисунком из ромбов и овалов.

— Шкура гремучей змеи, — пояснил Кливленд.

Из-за двери послышался очередной взрыв смеха. Я подождал, пока он утихнет, не желая становиться причиной нового зловещего приступа веселья, и, услышав, что отец прочищает глотку, постучал. Спустя несколько секунд, которые потребовались им, чтобы обменяться тихими репликами и выбрать того, кто откроет дверь, нам отворил один из Них. Я попытался заглянуть в комнату, но не увидел ничего, кроме скамейки, зеркала и гладиолусов в вазе. Открывший нам мужчина в рубашке с короткими рукавами и костюмных брюках выглядел бледным и скверно постриженным. Он узнал меня, а я никак не мог вспомнить, видел ли его раньше. Он улыбнулся и вышел к нам в коридор, закрыв за собой дверь.

— Эй! — сказал он. — Как вам это нравится? Это же малый Джо Бехштейна! — Он пожал мне руку. — Я Джимми. Джим Бризи. Когда я тебя видел последний раз, ты был еще совсем пацаном. Слушай, Арт. — Он положил мне руку на плечо и передвинул меня чуть ближе к себе и чуть дальше от двери, потом бросил взгляд мне через плечо и, казалось, впервые заметил Кливленда. — Это твой друг?

— Да. Я тоже рад тебя видеть, Джимми.

— Слушай, Арт… твой папа сейчас немного занят. Ну, знаешь, разговаривает кое с какими людьми. Вот. Занят он.

— Как жаль.

— Ну да. Понимаешь? Я вот думаю, не прийти ли тебе, скажем, через часик или полтора, а?

— Да? Ладно, Джимми, конечно. Скажем, часов в пять?

Он согласился, даже не взглянув на часы, и тут же вернулся обратно в номер. Дверь захлопнулась.

— Ну что ж, в пять так в пять, — сказал я. — Отец занят.

Кливленд закатил глаза:

— Бехштейн, ты просто размазня. Медуза. — Он снова постучал в дверь.

— Да? — произнес, все еще улыбаясь, Джимми Бризи.

— А нельзя нам встретиться с мистером Бехштейном сейчас, а не в пять часов? — спросил Кливленд.

— Ты кто? — спросил его Джимми, только уже без улыбки.

— Я друг. Кливленд Арнинг.

— Пусти их, — услышал я голос отца.

Джимми Бризи убрался с нашего пути, как ворота.

В комнате было семеро мужчин, не считая Их. Они расположились в креслах вокруг длинного низкого кофейного столика, на котором лежали прочитанная и неровно сложенная газета, ключ и билет на самолет. Отец, одетый для гольфа, собранный, но не напряженный; дядя Ленни, в белых ботинках и широких светлых штанах; и пятеро других, один из которых, тоже бледный, резко выпрямился при виде Кливленда. Наверное, это был Фрэнки Бризи, слегка удивленный появлением одного из своих подручных-байкеров. Фрэнки оказался тщедушным человечком, желавшим — я это сразу увидел, — чтобы всякому было заметно, какую кучу денег он вложил в свой гардероб. Он был самым большим показушником в этой комнате, старой, затхлой, элегантной и большой, как и весь отель. Мужчины с удовольствием курили сигары и потягивали напитки: мой отец и дядюшка Ленни — кофе глясе, как всегда, другие — что-то имбирное или что-то неразбавленное с кусочком лимона. Все улыбались. Все, кроме Фрэнки Бризи.