Тайны моей сестры - [11]

– По-разному, – отвечаю я. – В зависимости от задания.

– Ну, например, последняя поездка в Алеппо. Как долго вы там находились?

– Три недели.

– Вы проживали с семьей?

Я киваю.

– Три недели в одном месте, – говорит Шоу. – В экстремальных условиях. Достаточно, чтобы сблизиться с людьми, которые вас приютили. Согласны?

Теперь я понимаю, к чему она клонит; я не могу об этом думать.

Я мотаю головой:

– В вашем последнем репортаже вы рассказываете о маленьком мальчике, – говорит Шоу. – То, что с ним произошло в Алеппо, сильно на вас повлияло, не так ли, Кейт?

Мое тело деревенеет. Почему она решила спросить именно об этом? Почему нельзя вернуться к порезам? О них говорить было бы куда проще. Я смотрю на дверь и вижу с другой стороны тень полицейского. У меня нет выбора, я в ловушке.

– Кейт. Можете, пожалуйста, о нем рассказать? Его ведь звали Нидаль?

Она наклоняется вперед, и я улавливаю запах ее духов, приторных и дешевых, как все в этом городишке. Запах застревает в горле, и я не могу сделать вдох.

– Извините, – говорю я, поднимаясь со стула. – Это зашло слишком далеко. У меня голова раскалывается, мне надо домой.

– Кейт, я сказала вам в самом начале разговора, что вы задержаны в соответствии со статьей 136 Закона о психическом здоровье. Мы можем держать вас здесь в течение семидесяти двух часов, пока не будет принято решение о вашем психическом состоянии.

– Я не могу просидеть здесь три дня. – Я пытаюсь говорить спокойно, но перехожу на крик.

Шоу сидит совершенно неподвижно; я встаю и начинаю расхаживать по крохотной комнате. Глядя на ее безучастное лицо, мне хочется влепить ей пощечину, вправить мозги. Вздрогнув, я вспоминаю, что отец говорил то же самое, когда набрасывался на маму с кулаками. Я делаю глубокий вдох и сажусь. Сейчас не время злиться. Надо взять себя в руки.

– Кейт, хотите сделать перерыв или продолжим?

– Продолжим, – говорю я. – Но о Сирии мне сказать нечего. Совсем.

6

Понедельник, 13 апреля 2015 года

В девять тридцать я падаю на кровать, убаюканная таблетками и двухчасовым документальным фильмом про Маргарет Тэтчер. Голос Железной Леди – последнее, что я слышу, прежде чем провалиться в сон, спрятав подбородок под одеяло и свернувшись в позе эмбриона, словно некое древнее окаменелое создание.

– Туда, где раздор, позвольте привнести гармонию. Туда, где заблуждение, позвольте привнести истину. Туда, где сомнение, позвольте привнести веру. И туда, где отчаяние, позвольте привнести надежду.

Кровать пахнет 1979 годом. Годом, когда родилась Салли. Годом, когда мне выделили «взрослую кровать». Это дерево, синее бархатное изголовье и пружины матраса хранят память о моем горьком детстве; закрыв глаза, я следую за запахом и проваливаюсь в кроличью нору. Мне снова четыре; я сижу на диване рядом с мамой и младенцем, а отец двигает кресло поближе к телевизору, чтобы слышать каждое слово из речи премьер-министра. Я что-то говорю, но он на меня шикает. «Заткнись, зараза. Я пытаюсь услышать, что она говорит». Голодная Салли начинает орать, и крики перекрывают голос Тэтчер. Мама подскакивает, чтобы ее успокоить, но уже слишком поздно: он не расслышал несколько слов, и кто-то за это заплатит. «Что за тупая баба! – орет он, набрасываясь на маму с кулаками. – Валяется на диване вместо того, чтобы за ребенком следить. Тебе нельзя заводить детей».

Я слышу мамины крики и заползаю поглубже в нору. Закрыв уши руками, чувствую, как воздух вокруг становится теплее, и ощущаю знакомый запах. Запах пыли и смерти. Я снова в Алеппо. Знаю, что ждет меня впереди: пустынные улицы, кровь и руины, горы булыжника, что мне надо разгрести, чтобы до него добраться. Мое наказание.

«Тебе нельзя заводить детей».

Голос моего отца, визгливый и пронзительный, проходит через воздушный карман, связывающий прошлое с исковерканным настоящим бесконечной чередой событий, которые я переживаю заново ночь за ночью. Я пытаюсь ему ответить, рассказать о наследии, которое она нам оставил, полном горя и вины, но мой гнев не находит выхода. Враг смотрит на меня пустыми глазницами. Мертвые не могут дать отпор.

Я добираюсь до самой темной части тоннеля, и его голос постепенно затихает. Я снова в магазине; только что взорвался первый снаряд, и еще есть время. Если потороплюсь, успею до него добраться, но каждый раз что-то меняется. Сегодня улицы залило водой; нырнув, я чувствую неимоверное облегчение. Я хорошо плаваю, и к тому же вода смывает пыль и кровь. У меня получится, я успею. Подплыв, я чувствую тепло его кожи, и в сердце загорается надежда… туда, где отчаяние, позвольте принести надежду… Но стоит мне взять его на руки, воздух вдруг разрезает наводящий ужас крик, идущий откуда-то изнутри меня.

Выпустив его из рук, я просыпаюсь в спальне, залитой бледным лунным светом. Тонкой пленкой комнату окутала тишина; время застыло; окрестные дома и улицы словно затаили дыхание, и я вместе с ними, в ожидании, что пленка вот-вот лопнет.

Тишина. Я переворачиваюсь на другой бок и начинаю считать. Мне сказали, что это помогает при панических атаках.

– Раз, два, три, четыре…

Крик повторяется, резкий и неожиданный, и я вскакиваю в кровати с трясущимися руками. Звук похож на вой раненого зверя, борющегося за жизнь, и это совсем не голоса у меня в голове.