Тайны кремлевской любви - [74]

«Москвитяне изгоняют все знания в такую продолжительную и безвозвратную ссылку, что это надобно приписать, во-первых, самим государям, которые ненавидят их. Они опасаются, что подданные наберутся духа свободы, а потом восстанут, чтобы сбросить с себя гнетущее их деспотическое иго… Во-вторых, это следует приписать духовенству: зная, что науки будут преподаваться на латыни (общепринятый язык науки того времени. — В. К.) и могут быть приняты не иначе как с латинскими учителями, оно боится, чтобы этими широкими воротами, если их распахнуть настежь, не вошел и Латинский обряд (католичество. — В. К.)… В-третьих, виной тому старые бояре. Они завидуют, что молодежь получит такие дары, которых, из пренебрежения, не хотели брать они сами… и справедливо лишатся исключительного обладания мудростью… и будут устранены от общественных дел в государстве.

Ни один народ на свете не скрытен более московского. Ни один столько недоверчив к другим и ни один не получил привычки так великолепно лгать о своем могуществе и богатстве… если спросить москвича о чем-то таком, он либо притворно промолчит, либо многократно преувеличит. В нем говорит привитое опасение, что иностранец хочет разведать государственные тайны с предательским умыслом (курсив мой. — В. К.)».

Вам подобное замечание иностранца ничего не напоминает? Правильно, именно так мы жили (а многие продолжают жить до сих пор) не только в последние десятилетия, но всегда. Недоверие, всеобщая подозрительность, сбережение государственной или военной тайны (вспомните, насколько точно подметил эту черту нашего характера А. Гайдар и показал на примере своего Мальчиша-Кибальчиша), о которой большинство не имело ни малейшего понятия и которую при всем своем желании не смогли бы открыть.

«…русское общество отличалось однородностью, цельностью своего нравственно-религиозного состава, — писал замечательный русский историк В. Ключевский. — При всем различии общественных положений древнерусские люди по своему духовному облику были очень похожи друг на друга, утоляли свои духовные потребности из одних и тех же источников. Боярин и холоп, грамотей и безграмотный запоминали одинаковое количество священных текстов, молитв, церковных песнопений и мирских бесовских песен, сказок, старинных преданий, неодинаково ясно понимали вещи, неодинаково строго заучивали свой житейский катехизис. Но они твердили один и тот же катехизис, в положенное время одинаково легкомысленно грешили и с одинаковым страхом Божиим приступали к покаянию и причащению до ближайшего разрешения «на вся». Такие однообразные изгибы автоматической совести помогали древнерусским людям хорошо понимать друг друга, составлять однородную нравственную массу, устанавливали между ними некоторое духовное согласие вопреки социальной розни и делали сменяющиеся поколения периодическим повторением раз и навсегда установившегося типа (курсив мой. — В. К.)».

В том же и глубинная суть тайны кремлевской любви: в ней не было никакого развития; она представляла собой не чувство, выраженное в поклонении и восхищении любимой женщиной, готовности совершать ради нее всякие безумства, в подвиге (как это было в эпоху рыцарства в Европе) и измене (вспомните Остапа из гоголевского «Тараса Бульбы» и знаменитую фразу отца: «Я тебя породил, я тебя и убью», до сих пор бытующую в нашем обиходе). Русская любовь, имевшая в средние века столько общего с нравами древних народов, осталась на том же уровне развития. Филологические исследования поспешили объявить многие пословицы и поговорки русского народа архаизмами, но на поверку оказывается, что в той или иной видоизмененной форме они живут до сих пор: «Курица не птица, а баба не человек» получила довольно оригинальную форму в советские времена, которую мне неоднократно приходилось слышать: «Запорожец не машина, женщина не человек»; «Люби, как душу, тряси, как грушу»; «Куда черт не поспеет, женщину пошлет».

А возьмите многочисленные похабные анекдоты, бытующие в нашей среде. Разве они не выражают исконного отношения и восприятия женщины, как низшего, недостойного существа? К примеру, широко известный анекдот о новом русском, для которого существуют две вещи: машина и женщина. На возражение: «Ты что, разве женщина — вещь?!», он без раздумья отвечает: «Да, не вещь» Вот машина — это вещь». И не исконным ли пренебрежением к женщине пропитаны вульгарные изречения, типа: «Весь мир бардак, все бабы бл…и»?

Историческая действительность русской старины заставила великого русского писателя Ф. Достоевского сделать следующее признание:

«Действительно, лжи и фальши в допетровской Руси — особенно в московский период — было довольно. Ложь в общественных отношениях, в которых преобладали притворство, наружное смирение, рабство и т. п. Ложь в религиозности, под которой если не таилось грубое безверие, то, по крайней мере, скрывались или апатия, или ханжество. Ложь в семейных отношениях, унижавшая женщину до животного, считавшая ее за вещь, а не за личность».

Но так было в старину…

АМУРНЫЕ ТАЙНЫ ДОМА РОМАНОВЫХ

Любовь — милое безумие; честолюбие — опасная глупость.