Тайны красного моря. Морские приключения - [157]

Через несколько часов мои спутники понемногу возвращаются к своему обычному состоянию, ибо вокзальные контролеры и «ато»[70] в жакетах остались далеко позади. Вокруг, насколько хватает взгляда, простираются дикие и безлюдные просторы степей, покрывающих горные плато, по которым проносятся стаи газелей.

Европейские атрибуты моих спутников самым естественным образом утрачивают ореол престижности: туфли кое-как отбрасываются под скамейки, пальто английского покроя используются вместо подушек и ковриков.

Рабы, пришедшие из вагонов третьего класса, приносят бычий рог, наполненный талла, и вместительную круглую корзинку, где лежат инджира.

Один из абиссинцев изъясняется по-арабски. Я называю свое имя, и лица окружающих меня людей озаряют улыбки. Мы становимся совсем друзьями, когда я соглашаюсь разделить с ними трапезу.

Поезд спустился со склонов обширного плато, расположенного на высоте две тысячи метров, по которому мы ехали, покинув Аддис-Абебу, и теперь оказался на бескрайних равнинах Аваша, возвышающихся всего в восьмистах метрах над уровнем моря. Заваленные шлаком поля спускаются вниз и тянутся вплоть до соленого озера, где дремлют крокодилы.

Я вижу, как проносятся мимо, почти вплотную к дороге, глубокие и черные, как колодцы, ямы, в глубине которых то и дело проблескивает небо. Они заполнены водой, находящейся на уровне озера.

Мы подъезжаем к станции Метахара, лачуге, затерявшейся среди поросшей травой равнины, бескрайней, как море, с островками черной вулканической лавы. Это данакильская равнина, которая простирается до самых загадочных краев, и там, вдали, на северо-востоке, более чем в тысяче километров отсюда, исчезает в песках большая река Аваш.

По линии железной дороги проходит граница между владениями племени данакиль и племени галла, обширными территориями на юге и западе, включающими в себя высокие горы Арси, Чершера и плато Харэра, где произрастает кофе. Мы в гостях у карайу, ведущих кочевой образ жизни, очень воинственного племени, как и данакильцы, их соседи и извечные враги.

Как только поезд делает остановку, его обступают со всех сторон туземцы. Большинство пришли сюда из любопытства — посмотреть вблизи на это железное чудовище. Карайу необычайно красивые люди, их мускулистые и стройные тела едва прикрыты какими-то лохмотьями, пропитанными маслом.

Смазанные салом и подстриженные на уровне ушей волосы напоминают шлемы. Все они вооружены пиками, щитами из гиппопотамовой кожи и джамбией, грозным обоюдоострым ножом, который закреплен на животе.

Мы слишком привыкли к подобной толпе, чтобы она нас удивляла. Однако сегодня среди этих воинственных пастухов царит непривычное оживление.

Я вижу, как правитель, стоя в дверях своего вагона, слушает окруженного лесом пик вождя карайу.

Я узнаю, что накануне состоялось сражение между карайу и данакильцами. Старый, как мир, спор о границах пастбищ, вспыхивающий каждый год, когда появляется молодая трава. На этот раз стычка была ожесточенной: восемьдесят данакильцев полегли на поле брани, а карайу потеряли пять человек убитыми и шестьдесят было ранено. Начальник станции, сомалиец, рассказывает, что в течение нескольких часов слышал перестрелку на юге, возле Аваша. Все джунгли охвачены войной. Стада, женщины и дети бежали в горы…

После долгих объяснений поезд вновь трогается в путь. Говорят, что через несколько километров можно будет увидеть лежащие у дороги трупы. Пассажиры устраиваются кто где может, чтобы не пропустить ни одной детали этого захватывающего зрелища. Ведь это так замечательно — созерцать падаль, в которую мы все однажды превратимся!

Состав едет теперь среди достаточно густой чащи, состоящей из низких и густых зарослей ощетинившихся колючками мимоз, между их непроходимыми рощами остаются лишь очень узкие щели.

Погода пасмурная, временами моросит дождь, от которого в пожелтевшей траве начинают блестеть черные камни.

И тогда эти заросли под низким небом, лишившиеся солнца, охватывает неизбывная печаль.

Высоко в небе кружат вдалеке орлы: все показывают на них руками, так как эти птицы свидетельствуют, что там внизу лежат трупы.

Поезд останавливается. С дюжину солдат из свиты правителя уходят в чащу. В мгновение ока вагоны, в которых едут туземцы, пустеют, и все их пассажиры с ружьями в руках бросаются следом за солдатами.

Я присоединяюсь к ним.

Рослый представитель племени карайу, посаженный на поезд в Метахаре, несомненно, в качестве проводника, бежит впереди всех, за ним гуськом, петляя среди мимоз, движется отряд. Солдаты перепрыгивают через препятствия или проползают ползком под колючими ветками, но по-прежнему не отстают от своего вожака.

В поезде остались лишь женщины, дети и европейцы, они стоят в дверях вагонов, словно зрелище вот-вот развернется перед ними. Паровоз, покинутый своим обслуживающим персоналом, терпеливо и мудро попыхивает дымом.

Через несколько минут мы исчезаем из виду — нас как бы поглотили джунгли. Окружающий людей непроницаемый занавес карликовых мимоз сокращает предел видимости до четырех-пяти метров.

Начинается дождь, но это никого не беспокоит. Я вижу, начальника поезда с кондукторской сумкой через плечо и машиниста в синей рабочей блузе, так и бегущего с грязной тряпкой в руке. Они сомалийцы, для которых рассказы о сражениях и резне важнее всяких служебных предписаний.