Тайны красного моря. Морские приключения - [10]

Красные и голубые витражи отбрасывают на ковры и мраморные плиты причудливые отблески. Воздух пропитан запахом фимиама.

Я заявляю о своем французском гражданстве. Лицо вали расплывается в любезной улыбке. Он утверждает, что говорит по-французски, он гордится этим, однако выясняется, что губернатор не понимает на этом языке ни слова, и потому приходится вновь перейти на арабский, на котором он говорит более сносно.

После весьма продолжительного допроса он вдруг задает вопрос в лоб:

— Вы побывали в Шейх-Саиде?

Отрицать это бесполезно. Я объясняю, что по причине ненастья нам пришлось высадиться там на несколько часов.

— Знаю, знаю, — и довольная улыбка не сходит с его лица.

У меня такое ощущение, будто этот любезный джентльмен в туфлях прямо-таки счастлив возможности беседовать со мной.

Кофе, опять кофе, сигареты.

Он изъясняется по-турецки. Время идет.

В моем присутствии больше нет никакой нужды. Я говорю, что должен купить кое-какие продукты, а кроме того, не хотелось бы злоупотреблять его гостеприимством и т. п.

— Зачем торопиться. На улице жара. У вас еще есть время…

Я отчетливо понимаю, что являюсь, вероятно, пленником. В ответ я благодарю губернатора и размышляю над ситуацией, в которой очутился. Здесь, в этой стране с чудными нравами, нельзя предсказать, чем может окончиться такое приключение…

Проходит еще полчаса.

Входят турецкие солдаты, они выслушивают приказания, отдаваемые вполголоса, козыряют, делают, как полагается, пол-оборота и выходят. Меня удивляет эта военная выправка, которая так плохо вяжется с восточной непринужденностью.

Тут мое внимание привлекает один из офицеров с чрезвычайно белой кожей. Мысленно освободив его от восточных атрибутов, я нахожу, что это типичный немец. Он подал голос всего дважды — это были несколько слов, сказанных по-турецки, — но всякий раз вали слушал его внимательно, и на лице губернатора появлялось что-то вроде готовности выполнить приказ. Странно…

Однако пора кончать с этим. Я встаю.

— Прошу прощения, но я должен идти, на телеграф, мне необходимо связаться с Джибути.

В моем жесте решимость выйти отсюда во что бы то ни стало, улыбки перед ней окажутся бессильны. Белокурый офицер и вали обмениваются взглядами. Несколько слов, очевидно, приказ — и на лице губернатора вновь возникает учтивая улыбка.

— Вас проводят, но потом я жду вас на обед.

Другой офицер (уже настоящий турок) выходит и тут же возвращается с четырьмя опять-таки вооруженными людьми.

— Это ваше сопровождение, в городе сейчас опасно, — говорит мне вали.

— Из-за стен, которые могут рухнуть? — спрашиваю я.

— Нет, в стране беспорядки, поэтому никто не знает, что может произойти. Я отвечаю за вашу безопасность.

Остается лишь опять поблагодарить его за столь предупредительное ко мне отношение.

Обветшалый дом, первый этаж которого заселен баранами и козами; обвислый провод тянется внутрь через какую-то дыру в стене. Это телеграфная линия. Неужели серьезные официальные донесения передаются посредством таких вот малопочтенных устройств?

Лестница приводит нас на второй этаж. Я с удивлением обнаруживаю аппарат Морзе, стоящий на очень старом туалетном столике, давно позабывшем о своих непосредственных функциях. Сидя на пустом ящике, глубокий старик, прекрасно вписывающийся в окружающую обстановку, расшифровывает сообщение, нервно отбиваемое на голубой ленте.

Прирученный козленок лежит у него в ногах и жует какие-то бумаги.

Наше появление не отвлекает никого от дела. Не поднимая головы, старик машинально отвечает на мое «Салам алейкум».

Он записывает слова слева направо. Подойдя поближе, я вижу, что он пишет по-немецки. В углу на корточках сидит солдат, наверняка ожидая телеграммы, которая, должно быть, является ответом на запросы относительно моей личности. Теперь я понимаю, почему губернатор так долго не хотел меня отпускать. Они ждут приказов от вали из Таиза. Все ясно: здесь находится что-то вроде немецкого штаба, влиятельной тайной организации, образующей своего рода костяк турецкого правительства в Аравии. Следовало бы в этом удостовериться.

— Можешь ли ты взять от меня телеграмму в Шейх-Саид? Мне нужно передать сообщение офицеру-европейцу, — говорю я старику, уже заканчивающему свою работу.

Он вдруг перестает крутить ручку Морзе и смотрит на меня округленными глазами.

— Какому офицеру?

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, потому что пишешь по-немецки; я не хочу называть его имени в присутствии этих людей.

— Я не знаю, о чем ты, — и он снова берется за ручку, производящую треск, уткнувшись носом в голубую ленту, словно его внезапно поразила близорукость.

— Ладно, — говорю я, — придется передать это вали.

Его явное смущение укрепляет меня в мысли, что в форте Шейх-Саида действительно находится немецкий чиновник.

— А пока, — продолжаю я, — мне хотелось бы дать телеграмму в Джибути.

Старик подает мне бумагу и чернила, и я записываю: «Губернатору Джибути. Следую Мокка. Сообщу о себе если помощь не нужна».

Смысл телеграммы прозрачен: если я не объявлюсь, то, значит, либо возникли осложнения, либо мне угрожает опасность. В любом случае будет известен мой маршрут, по крайней мере до этого пункта. Но будет ли отправлена телеграмма? Старик пересчитал слова в том и в другом направлении, произвел подсчеты, сверился со справочниками и почесал себе спину линейкой. Наконец он протянул мне какую-то бумажку и запросил один турецкий фунт. Еще одно арифметическое действие, позволяющее перевести талеры по выгодному курсу. Затем вопросительный взгляд в ожидании чаевых за предоставление бумаги и чернил.