Тайны Гестапо - [10]

Одним из таких офицеров абвера и являлся лейтенант Отто Бенцер. Заброшенный в Керчь под видом бойца Красной Армии, он должен был следовать за эвакуируемыми ценностями историко-археологического музея и при возможности захватить их, а если это не удастся, то затормозить дальнейшее следование вывозимых фондов в глубь страны. Но ему не повезло. От своей же авиации он пострадал и поэтому не смог выполнить важного задания.

4

В горисполкоме, куда направили Митина и Иванцову, еще работали и, наверное, собирались работать допоздна.

Председатель горисполкома радушно встретил керчан и распорядился сверить содержимое чемодана с представленной описью. Открывали его в присутствии трех человек при соблюдении строгой секретности. Все сошлось в точности.

Чемодан закрыли на замки, поставили две сургучные печати. На этот раз Армавирского горисполкома.

Получив акты приема музейных фондов, Митин и Ольга с нескрываемым облегчением вздохнули.

Мест в гостинице не было, и их пригласили к себе на ночлег сотрудники исполкома.

Армавир жил по законам военного времени. В городе строго соблюдалась светомаскировка, дежурили наблюдатели за воздухом, по улицам ходили военные патрули и звенья «ястребков» – так назывались истребительные батальоны по борьбе с диверсантами и шпионами.

Точных указаний как действовать дальше – после доставки ценностей в Армавир не было. И Митин с Ольгой на следующий день попытались связаться по телефону со своим эвакуированным на Тамань начальством. Но это им не удалось. Решили находиться пока здесь, возле сокровищ музея, а тем временем послать письмо-запрос: как быть?

Митин вскоре переехал в гостиницу, которая в основном была занята военными, и ему, мужчине, было легче получить там место. А Иванцова устроилась на частной квартире.

И Юлий Иванович, и Ольга томительно ожидали ответа на свой запрос, но его все не было. Не было письма и от родных Ольги, которым она написала сразу же по прибытии в Армавир. Не утешали и сообщения с фронта. Но они ждали и верили, что радостные вести будут.

Такой день наступил. В канун Нового года советские войска освободили их родную Керчь. Митин, получив разрешение, сразу же выехал туда. Иванцовой такое разрешение не дали, и она пошла в военкомат. Но получила отказ. Оставалось одно – ждать вызова из Керчи, который обещал ей выслать Юлий Иванович.

Проходили дни. Ольга начала получать письма от родных и регулярно писала им в Сухуми. В Керчь они не возвращались, так как на это не всем давали разрешение. Город оставался еще прифронтовым. И пока положение в Крыму не стабилизируется, возвращались только те, кто там сейчас необходим. Поэтому и сокровища Керченского музея оставались пока в Армавире.

Поздно вечером Иванцова приходила в свою уютную, теплую комнатку, которую она снимала у Анисии Григорьевны, и за вечерним чаем с айвовым вареньем подолгу беседовала с хозяйкой, обсуждая новости и разделяя радость, когда приходили письма от ее родных с фронта. И вот однажды Ольга узнала, что дочь хозяйки Клава только потому была принята в действующую армию, что сумела успешно закончить курсы совершенствования немецкого языка, которые находятся где-то здесь, в Армавире. В этот вечер Иванцова приняла твердое решение поступить на эти курсы.

… Небо обложено темными тучами. Несколько дней, с небольшими перерывами, шел дождь, иногда вперемешку со снегом.

Юст некоторое время смотрел на дом, не решаясь в него войти. Услышав шум приближающего автомобиля, он скрылся в подворотне. Автомобиль с военными проехал мимо, кто-то пробежал под зонтом. И опять – никого.

Юст вошел в подъезд и поднялся по лестнице. На втором этаже он остановился, прислушался. На двери была медная пластинка с выгравированной надписью: «Инженер-путеец Карл Оттович Юст». Рука Юсга потянулась к пуговке звонка.

Дверь открыла старушка. Она некоторое время всматривалась в пришедшего и вдруг воскликнула, приложив руки к груди:

– Майн Готт, Эрих!

Юст быстро вошел в квартиру, захлопнул за собой дверь.

В прихожей старушка, его бабушка по отцу, Берта Фридриховна, повисла на шее внука, причитая по-немецки. Юст освободился из ее объятий и также по-немецки произнес:

– Цел и невредим, как видишь.

– Эрих, Эрих… – суетилась Берта Фридриховна. – Проходи, грейся, снимай одежду, промок весь…

Юст сбросил пальто, ботинки, прошел в комнату и с наслаждением опустился в кресло, чуть прикрыв глаза.

У Берты Фридриховны были вопросы, но она не задавала их, молча, с любовью рассматривала внука, который, казалось, уснул в кресле.

Спустя минуту-другую Эрих взглянул на нее и как бы с сожалением произнес:

– А ты, Берточка, постарела… Где мои отец, мать?

– Отец служит… – присела на краешек стула бабушка.

– Служит? Его не выслали? Как немца? – встал и тут же снова сел Юст.

– За что же его высылать, Эрих? – всплеснула руками Берга Фридриховна.

Но Юст ничего не сказал на это, а принялся как бы рассуждать вслух:

– И не посадили, и не выслали…

Берта Фридриховна некоторое время смотрела на внука и отметила про себя: «Да, изменился Эрих, очень изменился за то время как уехал на учебу в Ростов. И вопросы его…». Она встала и сказала: