Тайны французской революции - [19]

— Самое время! Пока еще не мешают суда, волнующие гладь воды, и уличные мальчишки, которые то и дело кричат на берегу или же швыряют камни с мостов.

— Да, это так, — подтвердил рыболов.

— Правда также, — продолжал Пьер, — что вас могут беспокоить и разбойники, сбрасывающие в реку мертвые тела.

— Да, как это случилось в прошлом месяце.

— А потом?

— С меня и этого довольно! Натерпелся же я страху! Этот шум, который слышится от падения в воду тела… пуф!.. ни с чем не спутать! Так мороз нутро и пробирает.

— Так нынешней ночью вы не слыхали этого «пуф!»? — спросил молодой человек с притворным смехом.

— Слава богу, нет. А между тем я уж думал, что он опять повторится.

Кожоль вздрогнул от неожиданности.

— А как же это? — вскричал он.

— Только что я успел сойти на берег, как вдруг мне показалось при свете фонаря, что по набережной к Новому мосту идет человек, таща на плечах другого.

Пьер прекратил расспросы. Он оставил рыболова и поднялся на набережную.

«Человек прошел по Новому мосту, — думал он, — пойдем туда же!»

Он скоро достиг площадки, возвышавшейся у моста, на которой шесть лет тому назад красовалась статуя Генриха IV. В 1792 году Конвент велел переплавить ее и чеканить из ее меди монеты.

Хотя статуя исчезла, но тем не менее часовой сохранил свой пост на площадке.

Известна история одного французского маршала, который, видя часового у разрушенной скамьи, вздумал доискаться до причины этого караула. Оказалось, что пятьдесят лет тому назад эту скамейку выкрасили и приставили к ней сторожа, чтоб не дозволять публике садиться на нее.

С тех пор прошло полвека. Часовые сменялись один за другим, и никто больше не думал о снятии караула, нужда в котором давно отпала.

То же случилось и со статуей Генриха IV. Когда-то у подножия ее поставлен был часовой; с тех пор статуя успела исчезнуть, и вот уже шесть лет, как сторож расхаживал по опустевшей площадке.

Этот сторож принадлежал к драгунскому полку, под командой полковника Себастьяна. В эту эпоху финансового истощения лошади были чрезвычайно редки. Поэтому у кавалерийских полков, не участвующих в войне, они были отняты и отосланы войскам, сражающимся за границей.

Когда Кожоль проходил мимо драгуна, он заметил, что тот рассматривает на каменных плитах площадки большое пятно крови.

— Вот как, драгун! Здесь, надо полагать, убили сторожа нынче ночью? — спросил граф.

— О нет, гражданин. Товарищ, бывший в то время на карауле, рассказал нам, в чем дело. Надо полагать, что один из Щеголей нализался пьяным на балу Люксембурга. Возвращаясь домой, он наскочил с размаху на острые колья ограды, которые пропороли ему голову. И вот один друг взялся дотащить к себе этого молодого полумертвого господина. Добравшись до этого места, провожатый остановился перевести дух и перевязать платком рану на голове своего приятеля, из которой кровь лилась ручьем.

— Он не отвел молодого человека в будку?

— Нет. Он собирался уже взвалить его себе на плечи, когда проезжавший мимо фермер предложил взять их обоих в свою карету, и товарищ Щеголя согласился.

— Знаете ли вы этого доброго человека?

— Нет. Но вот там, на углу Монетной улицы, стоит молочница, спросите ее: она должна знать. Вероятно, у него она и берет молоко.

Кожоль вскоре очутился подле молочницы.

— Скажите мне, добрая женщина, — начал он. — Я ищу брата, который, говорят, опасно поранился прошлой ночью…

Молочница не дала ему докончить.

— Как? Это ваш брат, красавец, которого отец Этьен взял вместе с его товарищем в свою карету? А! Как он был бледен! Бедное дитятко!

— Кто этот отец Этьен?

— Фермер из Бург-ла-Рен, он поставляет мне молоко каждое утро.

— А где можно его найти?

— Если он завершил свой объезд, то должен быть в улице дю Фур, в трактире «Баранья нога», где он завтракает, пока его лошадь ест овес.

Через пять минут Кожоль уже входил в трактир «Баранья нога» и спрашивал отца Этьена.

Ему указали на краснолицего, еще бодрого старика, который в эту минуту опускал ложку в полную тарелку щей. При первом слове графа молочник ответил:

— Я довез вашего брата и его друга до улицы Мон Блан. У дома под № 20 мы остановились, и здоровый выпрыгнул из кареты и взял своего больного товарища на руки.

— И вошел в № 20?

— Вот уж чего не сумею вам сказать. Чтоб довезти их, я дал порядочный крюк, опоздал с развозкой молока. Пришлось стегнуть Улисса и помчаться галопом без оглядки.

Попробовав предложить Этьену вознаграждение, от которого тот отказался, Кожоль пустился в путь, к улице Мон Блан.

Отыскав дом № 20, он внимательно осмотрел его.

VI

Ивон не умер.

В отчаянной неравной борьбе, он получил жестокий удар в голову, от которого, как подкошенный, упал на мостовую, где враги и оставили его, посчитав мертвым.

Он дышал, но был в беспамятстве, когда его поднял незнакомец, друг или недруг, по следам которого граф Кожоль дошел до улицы Мон Блан.

Если ранения в голову сразу не убивают человека, то выздоровление наступает быстро.

После глубокого обморока Ивон пришел наконец в чувство. Сколько он пробыл в забытьи, Бералек не смог понять. Сначала мысль смутно шевелилась в его отяжелевшей голове, но мало-помалу сознание возвратилось к нему, а с ним и память прояснилась.