Тайны донских курганов - [2]

О том, что случилось позже, хорошо известно. В Екатеринославе поэт тяжело заболел. Здесь и разыскал его генерал Н. Н. Раевский — в бедной хате на берегу Днепра, «в бреду, без лекаря, за кружкой оледенелого лимонада». Раевский ехал на Кавказ с дочерьми и сыном (лицейским товарищем Пушкина) и выпросил у своего давнего сослуживца генерала Инзова, под надзором которого находился поэт, согласие на то, чтобы Пушкин отправился вместе с ними.

О первом свидании Пушкина с лукоморьем очень живо вспоминала дочь генерала — Мария Николаевна Раевская, позже — супруга декабриста Волконского. «Я помню, — сообщает она в своих записках, — как во время этого путешествия, недалеко от Таганрога, я ехала в карете с Софьей, нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Увидя море, мы приказали остановиться, и вся наша ватага, выйдя из кареты, бросилась к морю любоваться им. Оно было покрыто волнами, и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала, для забавы, бегать за волной и вновь убегать от нее, когда она меня настигала; под конец у меня вымокли ноги, я это, конечно, скрыла и вернулась в карету. Пушкин нашел эту картину такой красивой, что воспел ее в прелестных стихах, поэтизируя детскую шалость; мне было только 15 лет:

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурной чередою

С любовью лечь к ее ногам!

Как я желал тогда с волнами

Коснуться милых ног устами!»[1]

Тридцатого мая Раевские и Пушкин прибыли в Таганрог, а оттуда направились в Ростов, «что прежде был крепостью святого Дмитрия», как записано в дневнике Раевского. Наверняка можно предполагать, что долгими степными дорогами от Екатеринослава к лукоморью Пушкин снова и снова возвращался к образам своей поэмы. Курганы с каменными скифскими бабами и Саур-могила, орлы, парившие в знойном мареве, истлевшие кости в густом ковыле — все это были те места, где когда-то ратники великого киевского князя Владимира сражались с хазарами и печенегами, защищая родную землю. Это здесь храбрый витязь Руслан скрестил свой меч с хазарским князем Ратмиром (ведь древняя хазарская столица рядом — у Цимлянской станицы). Это здесь была вотчина злого волшебника Черномора, хозяина южных степей, прозванных «Диким полем»...

Отсюда должно начинаться поэме, которую он, Пушкин, не успел закончить, покидая Петербург!

Обо всем этом он вероятно думал, осматривая Таганрог — город, который Петр Первый задолго до основания Петербурга задумывал строить как столицу России. Пушкин отдыхал под вековыми дубами в гирлах Дона, там, где ржавели в речном иле могучие железные цепи — некогда страшный и опасный для кораблей подводный барьер, закрывавший путь к Азовской крепости. Как рассказывали, самая главная цепь — золотая, ее не успел увезти с собой султан-паша, и никак не отыщут теперь, сколько ни искали, казаки:

На уз[2] быстрой Каланче

Ишо он[3] накинул свою цепю

Через батюшку славный тихий Дон.

Ишо нельзя-то, нельзя нам, бравым казаченькам,

По тихому Дону погулять —

Ишо не лодкой, ишо что не водою,

Ни морским, ни сухим путем...

И еще многое виделось поэту на придонской дороге — небывалых размеров котел подле ерика у Синявки, в котором будто бы варили кашу для солдат во время осады Азова, развалины Лютика — турецкого форта на Мертвом Донце, обмелевший Темерник с остатками петровских корабельных верфей на оползающих берегах, а перед этим — руины некогда гордого, не покорившегося боспорскому царю Танаиса — города-легенды, города-загадки.

Здесь, у лукоморья, должно начинаться поэме!

И нельзя считать простой случайностью тот факт, что для второго издания поэмы «Руслан и Людмила», появившегося в 1828 году, Пушкин пишет стихотворное введение «У лукоморья дуб зеленый...». Этих чудесных строчек не было в первом издании. Нет их и в черновиках поэта, предшествовавших ссылке на юг и поездке на Дон.

Можно возразить: строки о лукоморье — это просто-напросто переложение одной из сказок няни Арины Родионовны, рассказанных Пушкину в Михайловском. И это будет правильно. Но прежде чем воплотиться в чеканные строки стиха, лукоморье предстало перед поэтом именно во время его путешествия с Раевскими на Кавказ.

Было это то самое лукоморье, что круто огибает руины Танаиса.

* * *

В тот год, когда Пушкин впервые свиделся с лукоморьем, Танаис действительно был не только городом-легендой, но и городом-загадкой. Лишь три года спустя керченский градоправитель И. А. Стемпковский, страстный любитель археологии, раскопал у хутора Недвиговки акрополь, до странности схожий с Ольвийским[4]. Тогда же высказал он предположение, что Недвиговское городище — это именно то место, где некогда существовал Танаис.

Стемпковский не ошибался. Но понадобилось почти полтора столетия, чтобы наука раскрыла загадку этого некогда могущественного города. Впрочем, сказать «раскрыла» будет не совсем точным. Еще и поныне курганы у лукоморья хранят немало тайн, на которые трудно дать определенный ответ.

Здесь, у Танаиса, вернее по реке Темерник, проходила граница Европы и Азии. Так считали в незапамятные времена.

А еще раньше, по преданию, здесь, в меотийских (приазовских) степях жило воинственное племя амазонок, состоявшее целиком из женщин. Мужественные и гордые, они сами пахали землю и сеяли хлеб, пасли скот, охотились на диких зверей, в изобилии водившихся в густых непроходимых лесах, а осенью устраивали веселые праздники у громадных костров. Если амазонкам угрожал враг, они меняли соху на лук и копье и умели постоять за себя. Сам Александр Македонский не рискнул отправиться против них в поход.