Тайны черных джунглей - [15]

— Ах проклятые!..

— Клянись!

— Хорошо!.. — воскликнула несчастная угасающим голосом. — Я… я клянусь… что не буду любить… больше этого человека.

Она издала отчаянный, душераздирающий крик и, прижав руки к сердцу, упала без чувств.

Суйод-хан разразился зловещим смехом.

— Ты поклялась, что не будешь любить его, — сказал он, подбирая кинжал, который девушка выронила, падая, — но я не поклялся, что этот человек выйдет отсюда живым. Радуйся, великая богиня: сегодня ночью мы предложим тебе новую жертву.

Он приложил к губам золотой свисток и издал громкий свист. Индиец с арканом вокруг бедер и кинжалом в руке вошел и склонился перед Суйод-ханом.

— Сын священных вод Ганга, я здесь, — сказал он.

— Карна, — сказал Суйод-хан, — унеси Деву пагоды и сторожи ее.

— Положись на меня, Сын священных вод Ганга.

— Эта Дева, возможно, попытается убить себя, но ты не допустишь этого. У нашей богини нет никого, кроме нее. Если она умрет, ты умрешь тоже.

— Я помешаю ей.

— Ты отберешь пятьдесят самых преданных нам людей и расположишь их вокруг пагоды. Этот человек не должен уйти от нас.

— В пагоде есть человек?

— Да, Тремаль-Найк, охотник на змей из Черных джунглей. Иди и в полночь будь здесь.

Индиец поднял бесчувственную Деву пагоды и вышел с ней на руках. Суйод-хан, или, как его называли здесь, Сын священных вод Ганга, подождал, пока затих звук его шагов, потом встал на колени перед мраморной чашей, в которой плавала золотая рыбка.

— О вестница богини! — воззвал он.

Рыбка, которая плавала на дне чаши, при этих словах всплыла на поверхность.

— О вестница богини, — продолжал жрец, — смертный человек, наш враг, устремил свой взор на Деву пагоды. Этот человек в наших руках: ты хочешь, чтобы он остался жив, или чтобы умер?

Рыбка помедлила и нырнула на дно. Суйод-хан резко встал, зловещая молния блеснула в его взгляде.

— Богиня осудила его, — сказал он мрачно. — Этот человек умрет!

Оставшись один, Тремаль-Найк опустился у подножия статуи, прижимая руки к сердцу, которое яростно билось, как будто стремясь выскочить из груди. Никогда еще подобное волнение не потрясало его; никогда не испытывал он такой радости в своей одинокой и дикой жизни среди джунглей и болот.

— Прекрасная моя!.. — восклицал он, забыв обо всем. — Ты будешь моей женой! Да, прекрасный цветок джунглей, я вырву тебя отсюда. Я предам огню и железу здесь все; я вступлю в схватку с этими извергами, которые заточили тебя здесь. Я вернусь к моим храбрым товарищам, и вместе мы похитим, спасем тебя. Твои стражи сильны и страшны, но я стану сильнее их и страшнее. Я заставлю их дорого заплатить за те слезы, которые ты проливала здесь передо мной. Любовь даст мне силы для этого.

Он встал и принялся ходить, взволнованный, судорожно сжав кулаки, не в силах оставаться в такую минуту неподвижным.

— Бедная Ада! — продолжал он с глубокой нежностью. — Какой рок тяготеет над тобой? Ты сказала, что смерть прервет твою жизнь в тот день, когда ты должна будешь стать моей женой; но я остановлю саму смерть. О я раскрою эту страшную тайну, и пусть тогда дрожат эти негодяи, которые похитили и заточили тебя здесь! Я сумею…

Он остановился, услышав резкие звуки рамсинги.

— Проклятая труба! Она возвещает несчастье! — воскликнул он с гневом. — Неужели они обнаружили меня? Или, может быть, Каммамури?

Он задержал дыхание и прислушался. Снаружи доносился смутный гул голосов.

— Что бы это значило? Перед пагодой люди. Неужели они сейчас ворвутся сюда?

Он огляделся вокруг с невольной растерянностью: он был совершенно один. Взглянул вверх — отверстие было открыто.

— Что-то должно случиться, я чувствую, — прошептал он. — Но я покажу им, на что способен.

Он осмотрел заряды в пистолетах и карабине, проверил лезвие своего верного кинжала, которое не раз окрашивалось в джунглях кровью змей и тигров, и спрятался за чудовищной статуей, сжавшись, как только возможно.

День тянулся страшно медленно для него, обреченного на почти полную неподвижность и усиливавшийся голод. Но понемногу вечерние сумерки заполняли самые темные углы пагоды. Постепенно они поднимались к куполу, а в девять тьма сделалась такой глубокой, что ничего не было видно и в двух шагах. На темном небе сверкала луна, отражаясь от большого золоченого шара и медной змеи с головой женщины.

Рамсинга прервала свои скорбные завывания, и гул голосов уже не был слышен. Везде царило таинственное молчание. Тем не менее Тремаль-Найк не осмеливался двинуться. Единственное движение, которое он сделал — это приложил ухо к холодным камням пагоды и прислушался.

Тайный голос приказывал ему бодрствовать и остерегаться, и очень скоро он понял, что этот голос не лгал. Ближе к одиннадцати, когда тьма совсем сгустилась, до его ушей донесся странный, пока еще не определенный шум. Казалось, кто-то спускается по веревке, на которой висела лампа. Из предосторожности он вытащил пистолет и тихо поднялся, опершись на одно колено.

В темноте раздалось металлическое позвякивание: его издавала лампа, которая колебалась. Без сомнения, кто-то спускался с высоты.

Тремаль-Найк не выдержал больше.

— Кто здесь? — крикнул он.

Никто не ответил на вопрос, но звяканье прекратилось.