Тайнопись - [145]

У входа на пляж бродят капричос Гойи. Квадратная женщина с прямоугольным лицом. Колобок на нитяных ножках. Гном-старик ковыряет палкой в мусоре. Увидев меня, он приосанивается и виноватосокрушенно поднимает плечи — «ничего нет стоящего»! Я в ответ тоже сочувственно пожимаю плечами — ясное дело, кто же стоящее оставит?.. Он бредет восвояси, я иду своим путем.

Песок пляжа желто-коричнев и бугрист — будто стянули шкуру с варана и разостлали сушиться под неторопливым солнцем. Песок изъеден тысячами следов. Чьи они?.. Кто их оставил?.. Мавры, инквизиторы, мараны, конквистадоры, идальго, доны, гранды, тореро?.. Ходили, ходили, готовились и собирались, отплывали и прибывали, грузились и сгружали, прощались и плакали… Уходили на поиски нового неба, а привозили вместо облаков бочки золото и слитки серебро.

Пальмы, крики, песни, гитара и лавр, которым, действительно, пахнут ночи. И непонятная быстрая речь:

— Хр-хр-хр… алау, улау, оля… лоп-хоп…

Над пляжем — облака с полотен, будто тут стоял Веласкес, весь в красках, обласкан и ласков. На песке — дети, собаки, люди. На зеленой глади моря — белые парусники, цветные моторки и яркие матрасы. Спокойные люди загорают под неторопливым солнцем. Через дорогу от пляжа, за забором, возится испанская семья. Слова непонятны, но интонации ясны. Вполне можно не понимать смысла, но постигать суть. Можно воображать какие угодно диалоги. Меньше понимать — больше знать.

В щель зеленого забора видно: шумливые испанские дети играют с толстым щенком. Плотная мама 56-ого размера возится с детьми. Заросший волосами папа в майке ковыряется в машине. А бабушка в черном орудует на летней кухне, из-под навеса которой уже ползет запах жарящейся рыбы. На плите, в сковороде размером с покрышку, желтеет паэлья — народное блюдо (морские продукты с рисом и курицей).

Испанцы ни на каких чужих языках говорить особо не расположены, но доброжелательны и вежливы. Чем-то напоминают прежнее население нашего Черного моря. Коренасты, шустры, невысоки, волосаты с обеих сторон, коротконоги. Вылитые кавказцы по виду, жестам и манерам. Частят испанской скороговоркой. Слова — как в цепочке, звена не вытащишь, плотно пригнаны и надежно связаны. На приезжих смотрят вежливо, но как-то пусто и мимо — так, очевидно, хозяин стада смотрит на своих овец, которых ему предстоит стричь, доить и кормить. У многих испанцев за тридцать явно намечены животы (любят подолгу сидеть в ресторанах).

Зато все российские мужики, встречаемые на пути из Камбрилса в Салау, были с необъятными брюхами. Видимо, эти два понятия — «деньги» и «брюхо» — неразрывно связаны. Еще Тургенев писал, что любой русский мужик, став старостой, тут же начинает воровать и жиреть. Даже если мужика переименовать в «господина», суть его останется прежней — мужицкий ум короток, но упрям, как кабаний член: мне, мне, мне, а там пусть всё горит огнем, летит кувырков, идет пропадом и сгинет под топотом.

Впрочем, на море не только старосты, но и все остальные едят день и ночь по принципу: «завтрак никому не отдавай, обед рубани сам, полдник укради у товарища, а ужин съешь втихомолку под одеялом». Например, в моем пансионате расписание приема пищи такое: «Завтрак — с 8 до 11, обед — с 1 до 4, ужин — с 7 до И», и как ни пройдешь мимо жевальни, обязательно видишь через стекло, как шведский стол переходит в испанский ужин.

Ходят юные Кармен в пляжных костюмах. Прекрасные смуглые лица. В ушах и носах — железки. На плечах — татуировки: синяя кошка жмется, жеманится в такт движениям, тюльпан складывает лепестки при ходьбе. Розочки на ягодицах строят рожицы, капли росы норовит упасть в трусы.

Испанки в массе миловидны. А верхний этаж почти у всех — очень даже ничего. Глядя на эти налитые бюсты, можно понять, почему поза, в народах известная как «между грудями», в Европе именуется «по — испански». Теологическое объяснение такое — после инквизиции испанки стали такими набожными и сдержанными, что максимум, что могли выделять своим дон-жуанам — так это ложбинку в бюсте.

Ну, и за это спасибо. Ложбинка — это очень даже немало. А тем худым доходягам, у кого бюст мал и в ложбинку никак не укладывается, Игнатий Лойола продавал индульгенции. Рот стоил дешевле зада, но был дороже бедер. Торквемада знает, как надо. Он избавит от ада, хоть «Молот ведьм» еще не вылит в медь.

Ночь была — глаз выколи. А утром пляж причесан как жених. Очевидно, у небесного дворника есть большая метла, которой он каждую ночь прибирает за людьми, журя их в сердцах, однако не гневаясь — какой смысл сердиться на детей?.. Так, разочек полыхнет — и улыбается себе в сталинские усы.

За спиной — перебранка трех официантов в пляжном кафе. А ощущение от интонаций такое, что это корабельная команда из убийц и мародеров делит не добытое еще золото, и один бородатый кабальеро уже даже убит ножом, хотя до золота еще далеко, океан коварен, капитан бредит в опиумном сне, а сама каравелла скоро потерпит крушение на рифах.

Негры-офени заняты продажей всякой дряни, носят на головах ящики с псевдо-гуччи, лже-вранглером и туфта-ролексами. Натаскавшись со своим жухлым скорбным скарбом, они собираются под большой пальмой и лепечут о своем. Им загорать не надо, и так черные.