Тайное свидание - [17]

Фургон тронулся, заработал кондиционер. Наверно, и в «скорой помощи», которая увезла жену, все было точно так же. Когда машина перевалила через холм, показалось стоявшее вдалеке от плохо вымощенной дороги длинное деревянное строение в два этажа, обнесенное невысокой проволочной оградой — там были скорее всего больничные палаты, — оно тянулось без конца, насколько хватал глаз.

На западе начали собираться тучи. Пожалуй, скоро пойдет дождь.

— Все-таки почему…

Заместитель директора клиники, не отвечая мужчине, откинул полотенце, прикрывавшее бедра врача, и многозначительно посмотрел на мужчину.

— Куда мы едем?

— Необходимо доставить его в клинику.

— Ну а я?..

— Может быть, вы подождете меня в моем кабинете? Покончу с формальностями и сразу приду.

— Но что же все-таки происходит? Ничего понять не могу.

— Да, регенерационные возможности его семени были уникальными.

— Я должен срочно вернуться в свою фирму, на вторую половину дня назначено совещание…

— Современная медицина не сделала ничего, чтобы выяснить механизм возбуждения.

Наконец впереди появилась кленовая роща — здесь кончалось двухэтажное деревянное строение. За площадкой, покрытой красной глиной, начиналась глубокая низина. Оттуда уступами поднималось огромное здание. Скорее всего то самое, которое мужчина видел из-за холмов с крыши дома 5–4. Здание это — этажей в пятнадцать, сужавшееся кверху, — раскинуло внизу четыре могучие лапы и, точно зловещая птица, впилось когтями в землю.

Навес, прикрывавший одну из простертых лап, находился на уровне красной глинистой площадки. Миновав несколько групп мужчин в белых халатах, игравших в мяч, машина въехала прямо в центральную часть здания. Мужчина и секретарша вышли, а фургон тотчас куда-то умчался.

* * *

Кабинет заместителя директора клиники был на самом верхнем этаже.

И вот я сижу сейчас в комнате дома под номером 5–4 и делаю очередную запись в тетради. В той самой увешанной фотографиями обнаженных женщин комнате, где жил дежурный врач. Ключ от комнаты дал мне заместитель директора, ведь мне надо было где-то переночевать. Магнитофон прекрасный, и, если отвлечься от того, что в доме нет воды, никаких особых неудобств я не испытываю. Врач лежит в отделении хрящевой хирургии и, кажется, до сих пор не пришел в себя.

Уже ночь. Почти одиннадцать. Писать я начал с самого утра и успел обработать всего одну кассету. Это лишь треть намеченного на сегодня. Если же посчитать, сколько мне предстоит работы в ближайшие дни, то сделано меньше одной шестой. Никогда не думал, что писать так трудно.

Может быть, я слишком вдаюсь в детали. Выбрать по памяти нужные звуки из множества шумов, трудноразличимых, словно доносящихся сквозь плотный войлок, — это поистине ювелирная работа, вроде сборки часов. Если бы я был лаконичнее и, не отрываясь, писал всю ночь, то, возможно, к утру смог бы исполнить обещанное. Но я безумно устал. С непривычки болит большой палец. Пишу неразборчиво. На сегодняшнюю ночь хватит. Буду ли я продолжать — об этом еще нужно подумать, когда выведаю завтра утром у жеребца его истинные намерения.

Честно говоря, меня все это не устраивает. Не покидает ощущение, будто жеребец ловко меня одурачил. И как бы скрупулезно ни составлял я этот иск, в конечном итоге мой труд окажется напрасным. Правда, записки могут послужить моим алиби. Но сейчас у меня нет в нем ни малейшей необходимости. Напротив, нужна хоть какая-нибудь улика, чтобы напасть на след жены. Мне выдан белый халат, позволяющий свободно передвигаться по территории клиники, я зарегистрирован как временный сотрудник — все так. Но ведь это только уловки, чтоб усыпить мою бдительность, истинная же цель, вероятно, в том, чтобы спокойно, без шума приковать меня к столу.

Жеребец очень нервничает. Кажется, он весь сосредоточен на последних приготовлениях к юбилею, который должен состояться через четыре дня. Понятно мне и его стремление избежать ответственности. Не стал бы я также утверждать, что основой всей этой выдумки с моими записками не являлось желание выведать мои мысли о случившемся. Нет ничего опаснее, чем предать человека, знающего слишком много. И еще его бесит, наверно, то, что я слишком здоров.

Упавшие с кончика носа капельки пота расплылись по бумаге тремя влажными пятнышками. Думаю, лишь непосильный труд позволяет мне сохранить присутствие духа. Вдалеке, над темным морем, у самого горизонта, где мигает огонек на суденышке, ловящем каракатиц, повис оранжевый полумесяц, и эта привычная картина почему-то пугает меня — да так, что мурашки бегают по спине.

* * *

Вот уже четыре дня я не был в фирме. И теперь мне туда не вернуться.

Тетрадь II

В четыре часа сорок три минуты утра меня поднял телефонный звонок жеребца.

В противоположность моему скверному — из-за недосыпа — настроению, жеребец в это утро был в прекрасном расположении духа, не хуже, чем вчера. Побежку определенно не узнать, научился, сколь это ни прискорбно, не топать копытами. Ширина и ритм шага правой и левой пары ног совпадают в точности, и хотя ноги каждой пары ударяют в землю не всегда одновременно, все равно получается ощущение слитности. Лучше же всего то, что он больше не раскачивается и не гнется в корпусе. Если бы не некоторая скованность, выглядел бы настоящей цирковой лошадкой. Правда, есть у него еще привычка размахивать руками, чтобы держать в равновесии верхнюю часть туловища, и хорошо бы ему от этой привычки избавиться. А то, ну точно фантастическое существо о шести конечностях.