Тайное содружество - [166]

Лира шла через квартал, где разбили временные лагеря для беженцев из восточной части страны. Следующие несколько дней эти люди наверняка будут искать способ перебраться дальше, в Грецию… кто-то из них, возможно, тоже потерпит кораблекрушение и утонет. Дети носились по брусчатке; отцы стояли группками и разговаривали или сидели в пыли и курили; матери стирали белье в цинковых ведрах или готовили что-то на открытом огне. Между ними и жителями Смирны пролегала граница, незримая, но непреодолимая – потому что у них не было дома. Это примерно как не иметь деймона – когда у человека отсутствует что-то жизненно важное.

Лире захотелось задержаться тут, расспросить их, узнать, что довело их до такой жизни… Но нужно было оставаться невидимой или хотя бы незапоминающейся. Какие-то молодые люди бросали на нее взгляды, но тут же отворачивались. Их мимолетное внимание она ощущала как касание змеиного язычка: раз, и нету. Хорошо! Значит, ей удалось сделать себя неинтересной.

На вокзале она обошла несколько касс, пока не нашла служащего, говорившего по-французски (это безопаснее, чем по-английски). Поезд до Селевкии шел медленно, со всеми остановками, но ей того и было надо. Лира купила билет и осталась ждать на платформе, на предвечернем солнцепеке, надеясь, что достаточно невидима для этого.

До поезда оставалось еще полтора часа. Она уселась на пустую скамейку возле кафетерия, не теряя бдительности, но стараясь при этом оставаться совершенно прозрачной. Правда, подойдя к скамейке и заметив свое отражение в витрине кафе, она едва не подскочила на месте: это еще что за темноволосая незнакомка в очках?

«Ну, спасибо тебе, Анита», – почти весело подумала Лира.

Она купила себе еды в дорогу и села. Мысли волей-неволей возвращались к пожару у Шлезингеров. Если Анита не успела вовремя заметить огонь… Если не смогла выбраться из здания… Невыносимые мысли толпились в ее голове, пытаясь прогнать притворное равнодушие.

Подошел поезд, и на платформу хлынули пассажиры. Несколько семейств выглядели немногим лучше беженцев, которых она видела в лагере: матери в тяжелых одеждах и покрывалах на голове; дети тащат игрушки или рваные хозяйственные сумки, а то и младших братьев и сестричек. Старики – утомленные, загнанные, с чемоданами или картонными коробками, набитыми одеждой. Ей вспомнился причал в Праге и сходящие на берег вереницы… Доберется ли кто-то из этих так далеко на север и запад?

И почему причины этого переселения народов до сих пор неизвестны в Британии? Там она ни слова об этом не слышала. Неужели политики и журналисты думают, что до широкой публики это не докатится? И куда вообще стремятся эти отчаявшиеся люди?

Нельзя спрашивать. Нельзя выказывать интерес. Если хочешь достичь города деймонов и найти Пана, держи язык за зубами, а любопытство задвинь подальше.

Поэтому Лира сидела и тупо наблюдала, как вновь прибывшие собирают свои пожитки и медленно рассеиваются. Возможно, кто-то сразу отправится в порт; кто-то найдет приют в одном из городских лагерей. Денег у них, возможно, чуть больше, чем у тех, с потопленной лодки. Может быть, им даже на поезд удастся сесть… или найти жилье по средствам. Вскоре все они покинули платформу. Постепенно их сменили обычные жители Смирны, возвращающиеся домой после работы. Подошедший поезд на Селевкию они заполнили очень быстро. Тут Лира сообразила, если хочет занять сидячее место, нужно поторапливаться. Она вскочила в поезд и успела сесть буквально в последний момент.

Место оказалось угловое. Лира снова постаралась сделаться маленькой и незначительной. Рядом с ней уселся тучный мужчина в мягкой фетровой шляпе. Он положил рядом с собой распухший портфель и с любопытством поглядел на нее. Тут его деймон-мангуст зашептал ему что-то на ухо, обвившись вокруг шеи и близоруко щурясь на Лиру. Только тогда его человек понял, что с девушкой что-то не так, и отрывисто бросил пару слов на турецком.

– Pardon, – пробормотала Лира, решив придерживаться французского. – Excusez-moi.

Будь она ребенком, ее деймон сейчас превратился бы в щенка и радостно завилял хвостиком, пытаясь понравиться большому, важному человеку. Это настроение она и попыталась спроецировать наружу. Понравиться ему все равно не удалось, но убраться от нее подальше значило бы потерять место, так что крупный пассажир остался сидеть и ограничился тем, что отвернулся с явным отвращением на физиономии.

Больше никто ее состояния не заметил – или им не было до нее дела: все слишком устали к концу дня. Поезд неторопливо пыхтел от одной пригородной станции к другой, потом, наконец, выехал из города и затрусил через бесконечные деревеньки. Вагон постепенно пустел. Толстяк с пухлым портфелем собрался выходить и напоследок громко выразил свое мнение вслух – наполовину Лире, наполовину всему вагону. На его комментарии снова никто не обратил внимания.

Еще через час поредели даже деревеньки, а поезд слегка набрал ход. Надвигался вечер. Солнце уже скрылось за горами; в купе становилось холоднее. Когда кондуктор пришел проверять билеты, ему пришлось зажечь газовые лампы, чтобы хоть что-нибудь разглядеть.