Тайное Пламя. Духовные взгляды Толкина - [44]

Шрифт
Интервал

Белое Древо выступает как один из архетипов процесса жизни — течения нумена.

Увядание дерева симптоматично для веков упадка и горя в Гондоре, завершившихся смертью последнего короля из рода Анариона. В жилах короля течет кровь владык Нуменора, кровь Эарендиля и Эльвинг, объединившая противоположности — эльфов и людей.

«Возвращение Короля» (который выжил и уцелел, оправдав надежду дунэдайн, и сломанный меч стал его символом) — это возвращение Самости Запада как объединяющей силы. Шир — Средиземье в миниатюре, Очищение Шира — вариант той же самой индивидуации, но, так сказать, «на хоббитский лад».

Преображение всегда обходится дорого. Исцелить душу Запада можно, лишь посмотрев в лицо Тени, вобрав ее в себя и растворив, — так, чтобы Самость вырвалась в свет сознания. Саурон — это тень Средиземья и Арагорна, истинного короля. Голлум — тень хоббитов, Бильбо, Фродо и Сэма. Всеми презираемый изгой, он олицетворяет несовершенство и зло, которые сокрыты в душах малых и смиренных. Сэм то и дело советует Фродо убить его, как только представится возможность, и ненависть между Сэмом и Голлумом — одна из ключевых тем путешествия в Землю Тени.

Возможно, эта слабость Сэма, ненависть к хоббиту, давным–давно подпавшему под власть Кольца, как–то связана с очевидной слабостью Шира, который поддался искажению, привнесенному Саруманом в ходе Войны Кольца. Искажение стало возможным потому, что некоторые хоббиты сотрудничали с нечестивой властью. Хоббитон можно исцелить от нравственного несовершенства лишь через преображение хоббитской души, и душа Сэма преображается, исцеляется в самом конце похода, на Горе Рока, когда он сперва пощадил, а потом и простил Голлума. Смерть Голлума символизирует новообретенную способность посмотреть в лицо тени и преодолеть ее, и внутреннюю, и внешнюю.

Юнгианские архетипы нетрудно опознать и во многих других характерах и символах, использованных Толкином в романе. Гандальв, со всей очевидностью, это «мудрый старец», проводник, направляющий нас к душе в процессе индивидуации. Его посох — традиционный символ этой герменевтической функции: он соединяет небо и землю. В некоторых мифологиях при старце бывает змей или ручной дракон; здесь с этой деталью соотносится умение вызывать пламя, а также победа над Смаугом в более раннем приключении. Гандальв тоже символизирует пробуждающуюся Самость Запада; его «серый цвет» растворяется при столкновении с «тенью» (Балрогом), и мудрый старец является как Гандальв Белый, глава своего ордена. Арагорну необходимо пройти сквозь тень, прежде чем он обретет власть. Он выбирает Тропы Мертвых и ведет неразложенные элементы Западного бессознательного (мертвые Клятвопреступники) к акту искупления.

В таком толковании «Властелина Колец» Галадриэль — могучий позитивный символ женского архетипа, а Шелоб — негативный аспект женственности в Земле Тени. Эовин — еще один положительный женский образ. Юнгианка Хелен Льюк очень точно описала Короля Кольцепризраков как «призрачный ужас демонического маскулинного духа». Только Эовин, будучи женщиной, способна уничтожить этот ужас, и нанести удар она должна в голову, ибо сердца у призрака нет. Она бросает вызов Кольцепризраку над телом поверженного короля Теодена, воплощающего рыцарственность, героические добродетели, которые против назгул не действуют. Оружие Эовин — душевная сила, личная преданность, женственность, и победу она одерживает с помощью Мерри, «ребенка», которого она, как женщина, опекает и защищает.

Потенциальная слабость юнгианского толкования бросается в глаза, когда О'Нил отождествляет Кольцо Власти с юнгианской «самостью», в сущности инвертируя его истинный смысл. Сосредоточившись на безупречно круглой форме и цвете Кольца, автор усматривает в нем положительный символ, тогда как Толкин, несомненно, имел в виду нечто противоположное. Кольцо, по Толкину, подразумевает обманы и искушения Врага.

«Не всяко золото блестит»[121], говорится в стихотворении об Арагорне. Кольцо — это не Самость, это ложная самость, самость, которая связывает, но не освобождает. В толковании О'Нила, то, что Фродо лишился Кольца, объясняет, отчего в финале нет и речи об исцелении и «самореализации» хоббита. Однако трудно себе представить, что именно мог бы Фродо сделать с Кольцом, не превратившись при этом в тень.

С христианской точки зрения, равно как и с точки зрения самого Толкина, в юнгианском прочтении книги самое слабое место — восприятие Бога как «образной проекции души» (пользуясь словами О'Нила). Тем самым О'Нил просто не видит морально–этических аспектов похода. Дух превыше души: христианское толкование добродетельной жизни напрямую зависит от правильного различения этих двух понятий. Нравственный закон превыше психодинамики.

В книге «Творческая интуиция» Жак Маритэн пишет о взаимоотношении бессознательного и духа:

Разум состоит не только из осознанных орудий и проявлений, равно как и воля состоит не только из намеренных сознательных решений. Глубоко под освещенной солнцем поверхностью, загроможденной ясными и точными понятиями и суждениями, словами и отчетливо выраженными намерениями или побуждениями воли, таятся источники знания и творческого созидания, любви и сверхчувственных желаний, сокрытые в предначальной прозрачной ночи сокровенной жизненной силы души. Так нам должно признать существование бессознательного или предсознательного, которое принадлежит к духовным силам человеческой души, к внутренней бездне личной свободы и личностной жажды, стремления познать и увидеть, понять и выразить. Это духовное или музыкальное бессознательное разительно отличается от непроизвольного или глухого бессознательного


Рекомендуем почитать
Братья Бельские

Книга американского журналиста Питера Даффи «Братья Бельские» рассказывает о еврейском партизанском отряде, созданном в белорусских лесах тремя братьями — Тувьей, Асаэлем и Зусем Бельскими. За годы войны еврейские партизаны спасли от гибели более 1200 человек, обреченных на смерть в созданных нацистами гетто. Эта книга — дань памяти трем братьям-героям и первая попытка рассказать об их подвиге.


Сподвижники Чернышевского

Предлагаемый вниманию читателей сборник знакомит с жизнью и революционной деятельностью выдающихся сподвижников Чернышевского — революционных демократов Михаила Михайлова, Николая Шелгунова, братьев Николая и Александра Серно-Соловьевичей, Владимира Обручева, Митрофана Муравского, Сергея Рымаренко, Николая Утина, Петра Заичневского и Сигизмунда Сераковского.Очерки об этих борцах за революционное преобразование России написаны на основании архивных документов и свидетельств современников.


Товарищеские воспоминания о П. И. Якушкине

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Последняя тайна жизни

Книга о великом русском ученом, выдающемся физиологе И. П. Павлове, об удивительной жизни этого замечательного человека, который должен был стать священником, а стал ученым-естествоиспытателем, борцом против религиозного учения о непознаваемой, таинственной душе. Вся его жизнь — пример активного гражданского подвига во имя науки и ради человека.Для среднего школьного возраста.Издание второе.


Зекамерон XX века

В этом романе читателю откроется объемная, наиболее полная и точная картина колымских и частично сибирских лагерей военных и первых послевоенных лет. Автор романа — просвещенный европеец, австриец, случайно попавший в гулаговский котел, не испытывая терзаний от утраты советских идеалов, чувствует себя в нем летописцем, объективным свидетелем. Не проходя мимо страданий, он, по натуре оптимист и романтик, старается поведать читателю не только то, как люди в лагере погибали, но и как они выживали. Не зря отмечает Кресс в своем повествовании «дух швейкиады» — светлые интонации юмора роднят «Зекамерон» с «Декамероном», и в то же время в перекличке этих двух названий звучит горчайший сарказм, напоминание о трагическом контрасте эпохи Ренессанса и жестокого XX века.


Островитянин (Сон о Юхане Боргене)

Литературный портрет знаменитого норвежского писателя Юхана Боргена с точки зрения советского писателя.