Тайное имя — ЙХВХ - [65]

Страсть натуралиста, помноженная на страсть к этой земле, помноженная на просто страсть (Генриетта Гонт), понуждала его уткнуться лицом в цветастый подол Палестины. Арон восторженно зацеловывал каждую травинку, каждую тычинку, перенося их в древнейший антураж. Опустившись на горную гряду Антиливана, Сыновья Сил Господних — Бней Элоим — входили к обретшим в их глазах прелесть дочерям земли (Быт. VI, 2). Тогда-то эти небесные пришельцы и оплодотворили землю семенем первых злаков.

Арон подолгу бродяжничал в тех местах с котомкой и альпенштоком взамен лука и стрел, но лишь post factum, в анатолийской ссылке, осознал, чем были виденные им однажды дикорастущие колосья: он стоял в полушаге от главного открытия своей жизни. Но оказалось, не так-то просто сделать эти решающие полшага. Как удаляют неугодные сообщения в интернете, так природа скрыла праматерь зерновых. Нигде он не мог отыскать всходы семени небесных пришельцев. Это сегодня установлено, что родиной злаков являются земли Благодатного Полумесяца: Месопотамия, Левант. Обычно берется широкий охват, но можно сузить размеры колыбели до окрестностей космодрома Эш-Шейх — он же Хермон. Там впервые был выпечен хлеб наш насущный — отнюдь не в предгорье Арарата, к чему склонялись ученые умы того времени, отдавая пальму первенства triticum araraticum.

Поиски заняли несколько лет. Могли растянуться на всю жизнь — тогда стали бы целью жизни, тем, что другими зовется навязчивой идеей. Арон справится с этим быстрее, а конец свой хоть и найдет в горних высях, но не на вершине Антиливана. Он неделями отсутствовал в бюро, и Лереру приходилось напрягать память, чтобы вспомнить внешность своего компаньона. А раз не узнал-таки: тот появился исхудавший, с пятинедельной бородою, на пятой неделе начавшей терять свой окрас, с глубоко ввалившимися глазами, впавшими щеками и висками. Рыжие ресницы — единственное, что осталось от прежнего Арона, щекастого и мясистого.

— Ну что, нашел?

— Нет.

Случалось Лереру быть с ним. Один одиночка по жизни делил свое одиночество с другим одиночкой по жизни, шагая кремнистыми зигзагами или ползком передвигаясь по редким нездешним лугам. «Эврика!» — сколько раз слышал Лерер этот возглас, чтобы в следующий момент услышать: «Я не создан для этого… не создан!» Арон рыл носом землю в самом что ни на есть натуральном виде: натуралист обладает собачьим нюхом. Как охотник — собачьим слухом.

С ликвидацией фирмы «Aharonson & Lehrer» последний вернулся в Галицию. Навсегда. В начале двадцатого века нашему брату поселиться в австрийской Галиции навсегда — то же, что примерзнуть кудрями к дереву в лесной чащобе на ночь глядя. Вся надежда на своевременную смерть. На то, что он околеет прежде, чем его растерзают дикие звери.

Во дворе Арон возвел дозорную туру, не привлекая арабскую рабсилу. Этого потребовала сознательная Сарра. Каменщиками были Шимон из Адена и Йоси из Алжира, один не выговаривал «с», другой — «ш».

— А потом Йоши и Симон будут строить Третий храм, так я понимаю?

— Да!

Написавшая «Клятву Гидеонов», четырнадцатилетняя участница ночных набегов на «мадиан», плакавшая над «Провидцем» Мапу, в разодранной рубашке сидевшая «шиву» — наблюдавшая траур — по той Сарре, она топнула ногой:

— Да! Да! Да!

— Пусть сперва поупражняются у нас во дворе.

Башня перед домом — посильное подражание замкам на Луаре. Сердцу не прикажешь, а значит, и чувству прекрасного. Держать голубей он не собирался — вопреки ехидным прогнозам Александра, возвратившегося из своего первого заокеанского плавания. Теперь Арон занимал отдельную комнату, непонятно почему прозванную «Мадридом». В ней стояла кровать шириной с гроб — чтобы другим не было места, а ему шире ни к чему. Об этом уже говорилось, но по мере приближения к развязке все окрашивается в багровые тона.

Картинка с натуры. Подложив под затылок котомку, из которой достал абайю, служившую ему подстилкой, а по ночам и одеялом, Арон мечтательно смотрел вверх. В зубах сухая выгоревшая былинка. В августе на Хермоне выше тридцати градусов по Цельсию не бывает. В руках у него ножик, он пытается вырезать свирель. Когда-то умел, но позабыл. Пробует: фьють, фьють, — снова стругает, пока, порезавшись, не отбрасывает несвистящую свистульку. В ушах такой гомон, что и без свистульки хорошо. Понимать бы птичий язык. А в глазах отражается высокое небо, а еще Некто, с горней неприступной высоты взирающий на чадо свое. Их взгляды встретились.

Солнце стояло в зените своего пожара — огненно-рыжий Шимшон[109] с горящими глазами рыщет по небу. В поисках спрятавшейся от него нэкейвы он извергает протуберанцы оргазмов. Вслед за тенью, втягивающейся в дерево, Арон подтягивает к нему подстилку, позабыв, что сын благочестивого царя Езекии примерз кудрями к стволу.

Ненавистники еврейства именем культуры — национальной песни всех «племен и народов», кроме одного народа, избранного Богом в лишенцы, стоят на своем: народ этот, лишенный своей культуры, только и делает, что всё прикарманивает. Хуже: свалили всё в одну кучу, смешали пуччини с паганини, набили полный рот безе, запили вагнером, потом сорвали листа и подтерли шопена, а произведенный продукт назвали цивилизацией.