Тайное имя — ЙХВХ - [13]
— Отнеси письмо по этому адресу, там все прописано.
Вот она уже в Ливорно (via Frankfurt). Город вполне оправдывал репутацию самого уродливого на лигурийском побережье — словно возведен в память о чужом разрушенном Храме. Да и такой ли он здесь чужой? Ливорно — настоящий Ноев ковчег в преддверии заслуженного светопреставления. Гавань пестрела от разноплеменных представителей человеческой расы. Герцог, не в пример Ною, принимал всех. Маранов сюда хлынуло видимо-невидимо, главным образом из Порту. Каждого второго в общине звали Раппопорт — рабби из Порту. Жолкверов, к примеру, не было ни одного. Жолкевских бишь. Из Жолкева. Зато взимался особый налог в пользу польских братьев, чему ливорнцы сами же умилялись: вот мы какие, вот в чем секрет нашего преуспеяния. Никаких тебе преследований, никаких тебе ограничений, свое судопроизводство (за исключением дел, по которым выносились смертные приговоры). «Христиане под нас подстраиваются и волей-неволей соблюдают субботу», — похвалялись евреи Ливорно перед единоверцами из Германии.
Польской уроженке, пережившей хмельничину, часто приходилось выступать в собраниях. Сарра пользуется неизменным успехом у слушателей. Кому-то из них уже виделась роль чичисбея при жене Мессии — что она ею станет, сомнений не было: ее красота тому порукой. «Сарра говорила, что предназначена для Мессии и не имеет права выходить замуж, но ей дозволено удовлетворять свои половые вожделения вне брака». По крайней мере, Грецу это известно «из благонадежных источников».
Сколь достоверны случаи инцеста по неведению — или это не более чем бродячий сюжет во все времена у всех народов? Здесь «достоверных источников» быть не может. И у Мопассана и у Толстого (соответственно «В порту» и «Франсуаза») это скорее дань фольклору — матросский анекдот, передававшийся из уст в уста. Кошмар инцеста, о котором узнаёшь постфактум, не убедителен. Откуда задним числом взяться чувству, формирующемуся годами внутрисемейного быта? Для Сарры и Исрулика их кровное родство умозрительно и становится лишь крепче через кровосмешение.
Как бы там ни было, рассуждения эти — в пользу бедных, «в пользу наших польских братьев». Об Исраэле Жолквере, Саррином брате, которого она «повстречала в Амстердаме», больше упоминаний нет, точнее, нам они неведомы. Возможно, Сарра, имевшая влиятельных покровителей, отплатила ему сторицей, и радость редких встреч усиливалась нежностями, недопустимыми между братом и сестрой. Но возможно, что люггер «Богородица ветров» был потоплен судами английской береговой охраны или взят на абордаж в Тирренском море.
По Ливорно поползли слухи: приход Мессии свершился. Это признал в Каире цараф-паша, знаменитый своим аскетизмом, особенно на фоне роскоши, в которой должен был купаться. И это признали пятьдесят знаменитых каббалистов, ежедневно у него столовавшихся, — так меломан-любитель с трепетом принимает в своем замке прославленного виртуоза, а тут их целых пятьдесят.
Саббатай покорил своим пением Каир, влюбил в себя цараф-пашу. Сразу из Каира посыпались письма, в которых мудрецы Торы, не жалея лучезарных красок, расписывали, каково это — лицезреть Машиаха. Другие мудрецы это читали, обсуждали, волновались. Алеппо, Дамаск, Иерусалим жили этой новостью. Но прежде всего ею жила Центральная Европа: бедствовавшие ашкеназийские общины Германии и Польши, иссушенные жаркой тысячелетней мечтой о Геуле, готовы были вспыхнуть, как от искры.
Эхом этих новостей отозвалось в Каире, что Сарра, проживающая в Ливорно, красоты баснословной, которую Господь Сил вырвал из когтей Хмельницкого (на ее теле остались царапины, чему немало свидетелей), обручена Царю Иудейскому, ибо есть истинное дитя чуда (вундеркинд).
Моисей Пинейро, прозванный Де Ливорно, из первых еще, самых верных апостолов Саббатая Цви, не скрыл от учителя, что в Амстердаме Сарра была publicque Vrowe (публичная женщина — голландск.). «Но, рабби, заклинаю взглянуть на нее. Стоит лишь ее увидеть и заговорить с ней, как исчезает любое сомнение в ее святом предназначении». — «Зона? — казалось, Саббатая это не только не смутило, но и обрадовало. — Любовью блудницы жив Господь. Кого Он повелел Осии, пророку своему, взять в жены? Блудницу. Вот говорят: грязь. Но с приходом Жениха нет чистого и нечистого ни в человеке, ни в пище. Все дается в радость, и всякий пост будет отменен».
Он запел свой любимый романс о Месильде, королевской дочери. С первым же морденто (всхлипом) смерть делалась желанной, и хотелось взглянуть в лице ея, сверкавшее, как меч, и на стальной полумесяц бровей, а губы у ней — алая лента, а тело — молоко…
С нарочным Сарре было доставлено письмо из Каира. Мессия изъявлял желание сочетаться с ней мессианским браком. Заслуживает упоминания, как это произошло. Был первый день праздника Кущей. Сарра возлежала на подушках под навесом из лиственницы, осыпавшейся на блюдо со сластями, собственноручно ею сваренными по польскому рецепту. Налипшую на мед хвою щелчком не устранишь, как пылинку с воротника. Накладывая гостю «тейглах» (ее фирменное блюдо), Сарра сперва двумя ноготками, как пинцетом, удалила случайную зеленую иголку.
Герой романа «Обмененные головы» скрипач Иосиф Готлиб, попав в Германию, неожиданно для себя обнаруживает, что его дед, известный скрипач-виртуоз, не был расстрелян во время оккупации в Харькове, как считали его родные и близкие, а чудом выжил. Заинтригованный, Иосиф расследует эту историю.Леонид Гиршович (р. 1948) – музыкант и писатель, живет в Германии.
В новую книгу Леонида Гиршовича вошли повести, написанные в разные годы. Следуя за прихотливым пером автора, мы оказываемся то в суровой и фантасмагорической советской реальности образца семидесятых годов, то в Израиле среди выехавших из СССР эмигрантов, то в Испании вместе с ополченцами, превращенными в мнимых слепцов, а то в Париже, на Эйфелевой башне, с которой палестинские террористы, прикинувшиеся еврейскими ортодоксами, сбрасывают советских туристок, приехавших из забытого Богом промышленного городка… Гиршович не дает ответа на сложные вопросы, он лишь ставит вопросы перед читателями — в надежде, что каждый найдет свой собственный ответ.Леонид Гиршович (р.
ХХ век – арена цирка. Идущие на смерть приветствуют тебя! Московский бомонд между праздником жизни и ночными арестами. Идеологи пролеткульта в провинциальной Казани – там еще живы воспоминания о приезде Троцкого. Русский Берлин: новый 1933 год встречают по старому стилю под пение студенческих песен своей молодости. «Театро Колон» в Буэнос-Айресе готовится к премьере «Тристана и Изольды» Рихарда Вагнера – среди исполнителей те, кому в Германии больше нет места. Бой с сирийцами на Голанских высотах. Солдат-скрипач отказывается сдаваться, потому что «немцам и арабам в плен не сдаются».
Жанр путевых заметок – своего рода оптический тест. В описании разных людей одно и то же событие, место, город, страна нередко лишены общих примет. Угол зрения своей неповторимостью подобен отпечаткам пальцев или подвижной диафрагме глаза: позволяет безошибочно идентифицировать личность. «Мозаика малых дел» – дневник, который автор вел с 27 февраля по 23 апреля 2015 года, находясь в Париже, Петербурге, Москве. И увиденное им могло быть увидено только им – будь то памятник Иосифу Бродскому на бульваре Сен-Жермен, цветочный снегопад на Москворецком мосту или отличие московского таджика с метлой от питерского.
«Суббота навсегда» — веселая книга. Ее ужасы не выходят за рамки жанра «bloody theatre». А восторг жизни — жизни, обрученной мировой культуре, предстает истиной в той последней инстанции, «имя которой Имя»…Еще трудно определить место этой книги в будущей литературной иерархии. Роман словно рожден из себя самого, в русской литературе ему, пожалуй, нет аналогов — тем больше оснований прочить его на первые роли. Во всяком случае, внимание критики и читательский успех «Субботе навсегда» предсказать нетрудно.
Что значит обрести свою идентичность не по факту рождения, а в процессе долгой и непростой культурной эволюции? Что значит всегда быть «другим» – для общества, для культуры, для самого себя, наконец? В новой книге Леонида Гиршовича произведения разных жанров объединены темой еврейства – от карнавального обыгрывания сюжета Рождества в повести «Радуйся» до эссе об антисемитизме, процессах над нацистскими преступниками и о том, следует ли наказывать злодеев во имя справедливости. На страницах книги появляются святые и грешники, гонимые и гонители, гении и ничтожества, палачи и жертвы – каждый из них обретает в прозе и эссеистике автора языковую и человеческую индивидуальность.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.